При высочайшем дворе если что заводилось, так то и оставалось со времен Екатерины Великой до нашего времени. А именно подъем великих княжен не ранее восьми часов утра. Даже теперь, когда Алексей работает ночи напролет, я не смогла уговорить прислугу будить меня хотя бы на час раньше, ибо сама не нахожу для этого волевых сил, увы. Встав, я направляюсь к стоящему на столике аппарату по забору крови и укладываю руку в приспособление. Никто не помогает, я сама справляюсь, хотя и не понимаю - что внутри него происходит. Нет ощущения укола, словно поцелуй в сгиб локтя. И колба наполняется кровью. То, что я это делаю, отнюдь не одобрение опытов господина Малиновского. Хотя отдаю отчет - в свое время болезнь Алексея оказала почти губительное воздействие на империю. Будто гемофилия охватила всю страну и привела к страшному 1917-му.
Нет, мой утренний ритуал - знак благодарности, своего рода ежедневная дань, которую я способна и обязана принести, дабы научные опыты Александра Александровича продолжались. И по поводу стационарных и передвижных станций забора крови у желающих, что столь распространились не только в столице, но, кажется, и по всей стране, я ничего не говорю брату, хотя порой гложет жуткая мысль: «А не назовет ли кто из-за этого Алексея „Кровавым", как пристало столь жуткое прозвище к нашему бедному Папа?» Да и отец Федор все чаще и чаще в беседах и наставлениях поднимает вопрос о донорстве, намекая на обеспокоенность церкви столь странными научными изысканиями.
Впрочем, я ощущаю - причина их страха глубже - и в какой-то мере разделяю его, опасаясь превращения господина Малиновского во второго Распутина, чьих способностей облегчать страдания Алексея нельзя было отрицать, отчего Мама столь к нему благоволила. И не воспользуется ли господин Малиновский своими научными методами по улучшению состояние здоровья Государя, дабы оказывать на Сискела влияние, какое оказывал «наш чудесный друг», став причиной трагической цепи событий, чуть не уничтоживших династию? Когда я напрямую поинтересовалась у М. Т. о Малиновском, он то ли в шутку, то ли всерьез заметил: о господине Малиновском ходит столько слухов, вплоть до того, будто он летал на Марс, где нашел древнюю цивилизацию, наподобие той, что описал граф Алексей Толстой в романе «Аэлита» (роман я потом нашла и прочитала), а также будто Александра Александровича зачастую видят одновременно в нескольких местах, разделенных между собой изрядным расстоянием.
Впрочем, по странной прихоти Александр Александрович оказал воздействие и на мою собственную судьбу, уговорив взять патронаж над столь пестуемом им движением «Пролеткульт», но опять следует признать: в нем трудно заподозрить иное, кроме стремления ликвидировать массовую безграмотность в стране и дать шанс каждому рабочему испытать радость творчества. Вот и сейчас стол в кабинете завален журналами, брошюрами, книгами Пролеткульта, с которыми следует разобраться, однако камердинер сообщает: Алексей Николаевич ждет меня.
Как всегда, он работает в кабинете Папа - небольшого размера, в одно окно. Покойная меблировка с тех времен: кресла темной кожи, диван, письменный стол с идеально выровненными ящичками, другой стол загроможден книгами, которые Сискела штудирует, книжный шкаф. Застаю его в любимой позе отца - стоя, тогда как гость свободно расположился в кресле. Оба курят, ибо отец тоже начинал с этого: встав из-за стола, предлагая располагаться удобнее и курить, сам закуривая папиросу. Сискела тонок и хрупок, как статуэтка Фаберже. Михаил Николаевич массивнее. Увидев меня, он вскакивает, склоняет голову: «С позволения Вашего
Императорского Высочества.», хотя прекрасно знает: я не терплю подобного обращения.
«Вы что со мной так разговариваете? С ума сошли?»
«И давно, Ольга Николаевна».
Государь наблюдает за нами с тщетно скрываемой улыбкой. Несомненно, он в курсе. Тридцатишестилетний генерал Генштаба, самый, пожалуй, блестящий и одаренный, М. Т. отнюдь не выглядит морганатической кандидатурой, особенно в наши либеральные времена. Но на подобные темы я с Сискелой не говорю. Пока.
Когда любезности позади, генерал Тухачевский продолжает ровно с того места, на котором прервался:
«Либеральная власть в России - мертвая власть. Или власть, устремленная к смерти. Николай Иванович дьявольски неустойчив в политике. Он - не лидер, не самостоятельный игрок. Ему обязательно нужно к кому-то прилипнуть».
И только спустя некоторое время я понимаю, что столь непозволительно Михаил Николаевич говорит о премьер-министре. Однако Алексей не выказывает ни возмущения, ни раздражения. Словно следуя той полудетской клятве, которую неоднократно повторял, будучи мальчиком: «Если я стану царем, никто не посмеет солгать мне. Я наведу порядок в этой стране». Генерала Тухачевского невозможно обвинить даже в малейшей лжи.