Итак, все исторические и литературные соображения сводились к тому, что роман под названием «Сатирикон" был написан в эпоху Нерона и повествует об эпохе Нерона. А из этого времени был известен только один Петроний, заслуживающий внимания. Тот самый Петроний, „законодатель изящного вкуса“, о котором повествует Корнелий Тацит. Исследователи почесались и отождествили „Законодателя“ с „Арбитром“, поскольку приятнее иметь биографию автора, чем восхищаться романом, который был написан неизвестно кем. Отождествили, невзирая на то что в латинском значении слова arbitre больше от «наблюдателя», чем от «третейского судьи»…
Тацит прямо указывает, что «Нерон стал считать приятным и достойным роскоши только то, что было одобрено Петронием». Даже при беглом знакомстве с романом можно заметить, что Петроний Арбитр не навязывает собственных вкусов, не расставляет характеристик и не делает «нравственно правильных» выводов. То есть не судит, а именно наблюдает. Не обличает, а смеется. И либо мы имеем на руках лицемерного скорпиона, либо – двух Петрониев. Но почему же исследователи держатся за тождественность автора романа и исторического лица? А все из-за обеда…
Когда Нерон, следуя доносу, дал понять Петронию, что больше заинтересован в его наследстве, чем в его существовании, Петроний не стал испытывать терпение императора. Созвал друзей и вскрыл себе вены. После чего и состоялся тот знаменитый обед, описанный Тацитом, да такими натуральными красками, как будто вездесущий Корнелий сам находился среди гостей. Ему и предоставим слово: «Расставаясь с жизнью, он не торопился ее оборвать и, вскрыв себе вены, то, сообразно своему желанию, перевязывал их, то снимал повязки. Разговаривая с друзьями, он не касался важных предметов, и от друзей он также не слышал рассуждении о бессмертии души, но они пели ему шутливые песни и читали легкомысленные стихи». И вот человек, истекающий кровью, во главе обеденного стола – диктует свое завещание, в котором не льстит ни Нерону, ни приспешнику Тигеллину, никому из власть имущих… Но описывает безобразные оргии императора, поименно называя участвующих в них распутников и распутниц. После чего – отправляет подобное завещание Нерону и, покончив с обедом, засыпает навсегда… И когда он успевает написать «Сатирикон» – я не понимаю…
персонаж
Плох тот брандмейстер, который не мечтает стать брандмайором!
«Апостол (греч.) – посланник; в общем смысле – все, кто был куда-нибудь послан для проповеди Евангелия».
Какая теперь разница – Тит или Гай?..
Он сидел в ванне по пояс в кровавой воде. И не надо быть криминалистом, чтобы распознать труп. «Здравствуйте, уважаемый труп! С вами разговаривает живое тело!» Я не стала кричать: «Ой, мамочки!» Я не стала набирать дрожащими пальцами телефон полиции. Я присела на край ванны и принялась изучать труп, как будто всю жизнь только этим и занималась. Не знаю, что на меня нашло. Скорее всего – от неожиданности. Еще, не пойму для чего, я засунула указательный палец в воду, отметила для себя, что ванну наполняли часа четыре назад, потому как вода совсем остыла. Вряд ли бы он стал забираться в холодную воду – в рубашке и брюках. Стильный пиджак, не меньше чем за пятьсот долларов, валялся на полу перед ванной, как коврик. Лакированные туфли, начищенные до блеска, аккуратно стояли на табурете. И чтобы поставить их туда – ему пришлось убрать тазик с замоченным для стирки бельем. Где я находилась четыре часа назад? А черт те где, и свидетелей у меня нет.
Рукава рубашки он отрезал опасной бритвой. Потом этой же бритвой вскрыл себе вены и, вероятно, затих, глядя, как медленно вытекает кровь. Впрочем, не знаю. Может быть, кровь текла быстро и всего через пару минут он потерял сознание. Другое дело, что опасную бритву он вытер о галстук и положил на табурет, рядом со своими туфлями. Странно. Еще не знаю почему, но – странно. Буквально как психопат искромсать себе вены, а потом преспокойно вытирать бритву. Но если бы только это выглядело странным. Еще на лбу у трупа имелась надпись, сделанная, по всей вероятности, химическим карандашом…
Гай Петроний Арбитр
Вот это было странным, настолько странным. Если не сказать – ненормальным. Противоестественным. И еще – невероятным. Как человек мог вообще что-то написать на собственном лбу? С каллиграфическим искусством. И для чего? Значит, ему кто-то помог – до или после смерти. И карандаш был не химический, а мой. Для подводки глаз. Черного цвета. Теперь он находился в стаканчике для зубной щетки. А я же не дура, чтобы туда его ставить. Я вытащила карандаш из стаканчика и написала на своей руке печатными буквами – «ТИТ». Потом поднесла руку ко лбу покойного и сравнила цвет. Он. Затем отошла к раковине и принялась отмывать со своей руки «Тита».
Можно было подумать, что я – зомби. У меня в ванной находится труп, а я веду себя, как бы помягче сказать, нечувствительным образом. Не падаю в обморок, не зову на помощь, не трясу конечностями. Можно подумать, что я четыре часа назад зарезала этого мужчину, а потом преспокойно отправилась в ближайшее заведение – пить кофе со сливками. После чего вернулась обратно, пронумеровала труп и теперь размышляю – что с ним делать дальше. По правде говоря, именно об этом я и размышляла. Что делать дальше? Конечно, можно закрыть глаза, сосчитать до пятидесяти и надеяться, что труп таким же невероятным способом исчезнет, как и появился. А можно вытолкать его за дверь и спустить на первый этаж в лифте. Пусть там его и находят. И размышляют – откуда он взялся. А я приму каких-нибудь транквилизаторов и вымою ванну. Потому что не хочу общаться с полицией. За всю свою жизнь я не совершила ничего предосудительного – это моя точка зрения. А по мнению юриспруденции – может, и совершила. Откуда я знаю? И весьма может быть, что мои законы расходятся с общепринятыми. Но в любом случае – к этому трупу я не имею никакого отношения. Только была с ним знакома, когда он еще не был трупом. И тогда я решила позвонить, другой знакомой. Возможно, она объяснит, что делает наш общий любимый труп в моей ванной комнате. Иначе эта история попахивает дешевым детективом. Попахивает? Я осторожно принюхалась, ничего предосудительного в воздухе не обнаружила, но на всякий случай обильно опрыскала ванную комнату дезодорантом. Еще подумала – хорошо, что у меня есть «спрей», а если бы я пользовалась только «роликовыми» дезодорантами… Не прокатывать же ими покойного. «Вот и верь после этого рекламе!» – подумала я. В общем, я вела себя и думала, как идиотка. Поплотнее закрыла дверь в ванную комнату и пошла звонить по телефону.
– Привет, Янка!.. – поздоровалась я.
– Хм-м, – ответила она. – Привет, Ирэна !
– Это я – Янка! – сказала я. – А ты – Ирэна!
– Я в курсе, – ответила она. – Только почему ты назвала меня Янкой?
– Я ошиблась! – призналась я.
– Я так и поняла, – ответила она. – Поэтому и назвала тебя Ирэной.
И если бы нас прослушивали все полицейские службы мира, то все равно бы ничего не поняли.
– Послушай, Ирэна!.. – сказала я.
– Слушаю, – ответила она.
– Ты сейчас дома? – спросила я.
– В Занзибаре, – ответила она. – Ты куда звонишь-то?
– Тебе, – удивилась я. – А что, неправильно соединили?
– Ладно, – ответила она. – Проехали.
– Если бы! – намекнула я о превратностях судьбы, с ударением на последней букве.
– Да кабы-ы-ы! – поддержала меня Ирэна. – Послушай…
– Слушаю, – с готовностью ответила я.
Поскольку такое изменение в диалоге устраивало меня как нельзя лучше. Почему бы Иране не рассказать мне о своем трупе в ванной, а я стану ее утешать?
– Короче, – выругалась Ирэна. – У меня пальцы в лаке.
– А у меня – в крови, – сообщила я, разглядывая свой указательный палец.