И вот стали все женщины интересоваться – что за диковину смастерил Кердон и какая от нее половая польза. Спорили до хрипоты, сравнивали до безобразия. Только одна женщина, которая напрочь решила отказаться от мужчин, соблюдала гормональный нейтралитет. И была у нее подруга по имени Корритто, ничего из себя особенного, но очень невоздержанная. «Последую, – говорит это Корритто нашей женщине, – твоему примеру. Отказываюсь от мужчин, только постепенно. Сперва, – говорит, – попробую, как у меня получится!» И утащила вибромассажер до сиесты следующего дня.
Едва первые лучи солнца коснулись черепичных крыш, поспешила наша женщина забрать свой вибромассажер обратно, да попусту. Проклятое Корритто успело одолжить изделие Кердона другой подруге по имени Бетасса. И от нее ушла наша женщина ни с чем – Бетасса поделилась радостью с Носсидой. Та, в свою очередь, отдала массажер Метрихе; Метрика – Феллениде, а далее – по алфавиту…
Отсюда вывод и резолюция: прежде, чем отказаться от мужчин, – распрощайся с подругами!
– А я и не ездила к подругам, – возразила Сестерция. – Я просто путешествовала. И нечего тут гадости про женщин рассказывать.
– Это не гадость, а якобы мимиямб Герода, – важно пояснил я.
– Писатели! – выругалась тогда Сестерция. – Всего-то двадцать четыре буквы, а сколько самомнения!
Мне показалось, что назревал конфликт на почве литературных предпочтений, и я поспешил его раздуть:
– Скалы тотчас же столкнулись, но голубю зашибли только хвост!
Сестерция с симпатией поглядела на свою сковородку.
– Это пророчество? – справилась она. – Или желание подраться?
Нет ничего лучшего, как в летний, погожий день треснуть кому-нибудь по башке палкой. Для полноты ощущений. Впрочем, усиленно конфликтовать с Сестерцией я не собирался. Просто за эти три дня меня одолели ее придурковатые друзья – хироманты…
Вначале была книга, и книга была препаршивая. Тот, кто принес ее в мою лавку, заслуживал распятия и четвертования. Но с видом чрезвычайной любезности он топтался тогда предо мной в ожидании щедрого вознаграждения. Если бы не Сестерция, которая привечала этого хироманта и «библиолюба», я бы выгнал его в три счета. Делай раз – книга вырывается из рук; делай два – книга летит за дверь; делай три – туда же отправляется и ее продавец. Однако я мужественно выслушивал все комментарии по поводу той «невероятной удачи», которая обрушилась на мой дом в виде этой «чудесной книги». Только глаза мои все время закатывались. Внезапно хиромант замолчал. Мне показалось, что боги призвали его на должность гужевого транспорта – мула или осла. Но хиромант, сохраняя обличие, по-прежнему стоял предо мной и пялился на мои руки. Я тут же поставил научный эксперимент – развел свои ладони в стороны, и хиромант моментально окосел.
– В чем дело? – поинтересовался я.
– У тебя отсутствует линия судьбы, – замогильным голосом произнес хиромант и добавил: – Совсем, абсолютно, навсегда.
А вдобавок, как утверждает Сестерция, мне явно не хватает терпимости по отношению к людям. Чтобы выслушивать всякий бред.
– Я хиромант в третьем поколении, – добавил он – и, по-видимому, глумился над моим воспитанием. – У тебя на ладонях нет никаких линий, вообще…
В ответ на угрозы я ловко ощупал его голову.
– Сегодня вторник? – поинтересовался я.
– Угу, – отвечал хиромант.
– Основание треножника перевернуто. – Тут я загадочно повздыхал. – Во вторник благоприятно оставить супругу и взять молодую наложницу с ребенком. Беды не будет.
– Ты думаешь? – удивился хиромант. – Ну тогда я пошел.
Был он высокого роста, костляв и все время сгибался, как правая нога у цапли, – то ли освещал себе глазами дорогу, то ли боялся стукнуться головой о косяк. На пороге хиромант слегка задержался, еще раз высказался про отсутствие линий и, сбитый с толку, удалился…
Ни сердца, ни ума, ни фантазии… Ни бугорка Венеры, ни линии жизни, ни складок на коже – я хорошо сохранился для своих сорока лет. Родился и вырос в городской библиотеке, где мой дедушка, из вольноопределяющихся, служил истопником. Еще во времена Галльских походов Юлия Цезаря мой юный дедушка попал в плен и был продан в рабство с молотка. Его определили на строительство подъездных путей к Риму, где дедушка благополучно утопил своего бригадира в Понтийских болотах и дал деру. Через некоторое время его изловили и подвергли стремительной романизации, то есть высекли и обучили грамоте. А поскольку утопленный бригадир не мог появиться в суде, то криминальное прошлое моего дедушки так и сгинуло в болоте. И единственное, чего он всю жизнь опасался, – это пьесы Аристофана «Лягушки». «Бог знает, о чем они там наквакают», – говаривал дедушка, изымал вышеназванные книги из городских библиотек и растапливал ими печи. Просвещенные римские владельцы моего дедушки, обнаружив подобную тягу к литературе, ошибочно предположили, что миру явился новый Геродот, а не Герострат, и отпустили его на волю. Дедушка тут же определился в ближайшее хранилище книг, где сообразно своим интересам расправился со всеми трактатами о водоплавающих. Потом женился, обрел наследников и генетически расположил меня к порче книг. Однако же всяческие мутации несколько отклоняют грядущие поколения от истинного пути – мне не привилось печное дело. Зато хирургические компиляции я полюбил с детства. Вырезать ненужный абзац, покромсать страницу, изъять у трагедии эпилог и присобачить его на новое место – милое дело для тех, кто понимает, что наша литература остро нуждается в критическом переосмыслении.
– А если переосмыслить некоторых писателей, – сказала Сестерция, – то никакой литературы и нет.
Большинство романов – гермафродиты. Андрогинные сочинения-гиены, способные менять пол, гипнотизировать читателя, преследовать заходящее солнце, устранять авторское бесплодие, грабить могилы. Идея двойственности, заключенная в романе, сбивает простодушного читателя с толку, лает на критиков и путает следы. В Азии, как рассказывают, водятся такие литературные гиены, что, наступив на тень человека, вызывают у него оцепенение. В единстве противоположностей у плены рождается многочисленное потомство – книжная серия, и некоторые литераторы, погнавшиеся за этой гиеной, сходят с ума и падают с лошади. Гиена же состоит в какой-то таинственной связи со всеми сочинителями, по собственному желанию изъясняется человеческим голосом и выкликает по имени того сочинителя, которого хочет растерзать.
Как говорит Сестерция – слава богам, что мы не литераторы. Это скучные, ущербные люди, которые хотят восполнить пробелы в личной жизни своими фантазиями. У кого жена стерва – пишут любовные романы; мизантропы – заядлые юмористы, порнографы – импотенты, а простаки – сочинители криминальных историй.
– Слава богам, – говорит Сестерция, – что мы с тобой персонажи давно отшумевшей драмы. И браниться мне лень, и ссориться – простора не хватает. Otium cum dignitate – проведем свой досуг с достоинством.
– Хорошо, – согласился я, – пойдем оскверним могилу.
Время от времени мы совершали набеги на местное кладбище с целью поживиться археологическими открытиями. Опасаясь возмездия со стороны родственников, мы выбирали древние захоронения, о которых потомки не беспокоились лет этак двести. Можно сказать, что мы восстанавливали связь поколений, но лучше об этом промолчать. Потому что потомки – люди скользкие. Сегодня им наплевать на свою прапрабабушку, а завтра они требуют вернуть ее побрякушки. Поэтому материальные ценности с опознавательными знаками мы оставляли на месте раскопок. А все остальное национализировали и продавали в собственной антикварной лавке. Особенно бойко шла торговля древними рукописями, как целыми, так и старательно подпорченными. Одни манускрипты сшивались, другие резались. На три, на четыре части – в точности по количеству покупателей, желающих приобрести, например, «Описание Эллады» или «Беседы Эпиктета». Стыдно признаться, «Сатирикон» Петрония Арбитра мы разделили на сорок частей, и вряд ли когда-нибудь он будет восстановлен в прежнем виде.
«Кабы попался ты нам на такие же плутни, трактирщик: Воду даешь ты, а сам – чистое тянешь вино».
Одну главу мы продали Корнелию Тегету… В Помпеях этот предприимчивый «меценат» построил уже несколько popinae, то есть целую сеть кабаков среднего пошиба. Как поговаривали, достаток Корнелия Тегета зиждился на махинациях со спиртными напитками. Поэтому я подумал, что наш разбавленный «Сатирикон» придется ему по вкусу…