Характерно, что успеха добивались не лучшие ученые, не самые талантливые артисты. Как и в прежнее время, преимущество имели люди, обладавшие связями и «умевшие крутиться». Свобода от любых моральных ограничений была другим важным условием успеха. Короче говоря, победителями оказались именно те, кто в наименьшей степени были способны остаться интеллигентами.
К этому добавился разрыв между поколениями. В 1993-94 гг. либеральные профессора все чаще обнаруживали, что студенты уже не доверяют им, враждебно встречают разговоры о «реформах». Андрей Немзер в газете «Сегодня» с возмущением рассказывал про студентов-первокурсников 1975-76 гг. рождения, которые говорили ему, «что при коммунистах не все было скверно»7). На собраниях оппозиции все чаще можно было увидеть прилично одетых молодых людей.
Большинство русской интеллигенции, еще недавно увлекавшейся неолиберальными идеями, обнаружило, что эти идеи несовместимы с ее традициями и интересами. Естественная ситуация любой интеллигенции — работа с нерыночными ценностями в культуре, образовании, фундаментальной науке. Там, где логика прибыли вытесняет или отодвигает назад все остальное, наступает кризис, чреватый распадом самого общества. В таких условиях невозможна никакая эффективная экономика, в том числе и частнопредпринимательская. Короче, чем больше в обществе распространяется жажда наживы, тем более оно нуждается в силах, не связанных с логикой рынка и прибыли. А следовательно, приходится терпеть оппозиционно настроенную группу интеллектуалов, исповедующую социалистические или традиционные ценности. Насколько радикальна интеллигенция — вопрос другой. Она может колебаться от умеренного социал-демократизма до революционных идей — в зависимости от того, что творится в стране, но если она не оппозиционна рынку, она не нужна даже капиталистам.
Российский парадокс в том, что приняв идеологию рынка, наша интеллигенция оказалась совершенно неприспособлена к встрече с ним. «Левизна», «социалистичность» для интеллигенции — нормальное условие профессиональной деятельности в «рыночной» системе, а профессиональный крах многих «элитных» интеллектуалов оказался не более чем следствием их веры в неолиберальные ценности.
Открывая для себя все это, наши интеллектуалы понемногу осознавали и глубинный фундаментальный антидемократизм неолиберальной идеологии.
Причем не только в ее «российском варианте». Ведь если «социалистическим» структурам отказано даже в роли «стабилизатора» рыночной системы, единственной гарантией порядка остается государственное насилие — последний довод власть имущих. И расстрел российского парламента из танковых орудий — лишь частный случай. Даже в Британии «реформы» Тэтчер ухудшили положение в области гражданских свобод. В России с ее слабым гражданским обществом, выбирать приходится однозначно: или отказ от свободного рынка, или отказ от демократии. Убежденные поклонники генерала Пиночета без труда делали выбор. Но вряд ли их можно называть интеллигенцией или культурной элитой: скорее надо говорить о «бывших интеллектуалах», перешедших в разряд крупных собственников. И защищали они не право на творчество, а счета в западных банках.
Неолиберализм в России оказался привлекателен для интеллигенции именно потому, что рыночного опыта не было. Неприятие коммунистической идеологии толкало людей вправо, зачастую вопреки собственным очевидным интересам. И даже когда коммунисты стали оппозиционной партией, они вряд ли могли привлечь интеллигенцию, квалифицированных рабочих и остатки средних слоев, переживших гайдаровскую реформу. Но недовольство росло. Для того, чтобы выразить протест, защитить интересы этих слоев, требовались новые политические силы, не обремененные грузом тоталитарного прошлого.
Любимая история идеологов «беловежской России» — про то, как Моисей 40 лет водил народ по пустыне. Кажется, из всего Ветхого Завета они запомнили только это место. Оно и понятно: все безобразия и подлости «новой эпохи» списываются, как и положено, на «проклятое прошлое» — теперь уже «коммунистическое» и «советское». А все несбыточные надежды и несостоявшиеся достижения относятся по ведомству «светлого будущего». И раз уж зашла речь о светлом будущем, то в нем обязательно должен быть «новый человек», не испорченный «старыми порядками».
Бедный Моисей! Библейское сказание понадобилось лишь для того, чтобы по-новому упаковать и заново продать публике старую схему из советских учебников истмата.