Между тем новая ситуация открыла перед профсоюзной бюрократией неожиданные возможности. После августа 1991 г., когда распались союзные структуры и была ликвидирована КПСС, профсоюзы остались единственной массовой организацией в стране. Более 80% их членов сохранили верность своим организациям. На фоне хаоса и коррупции, воцарившихся в России, профсоюзная бюрократия того времени, привыкшая к четкому соблюдению традиционных норм, выглядела образцом порядочности. Однако у профсоюзного руководства не было ни четкой стратегии, ни полного понимания собственной силы.
Первой попыткой использовать новую ситуацию стало обсуждение «Новой идеологии профсоюзов», выдвинутой Московской Федерацией Профсоюзов в 1991-92 гг. Эта «новая идеология» предусматривала: превращение аппарата профсоюзов в орган, определяющий совместно с работодателем условия и оплату труда наемных работников; установление аппаратом профсоюзов шкалы престижности для специалистов, работающих по найму (что, естественно, сказывалось бы на их зарплате и спросе на них); участие аппарата профсоюзов в определении пропорции, по которой доход распределяется между государством, работодателем и работополучателем — с тем, чтобы работополучатель (член профсоюза) получал львиную долю дохода; установление контроля профсоюзов над всеми импортными и экспортными операциями в стране, инвестициями в производство, науку, сферу обслуживания, образование, социальное обеспечение, информационные технологии, техническое перевооружение и т. п., а также контроль за распределением государственных, общественных и частных средств и использованием фондов; контроль профсоюзов над процессом приватизации; контроль профсоюзов за положением на рынке труда — с тем, чтобы максимально сдерживать безработицу, так как армия свободной рабочей силы, естественно, была средством давления работодателя на наемных работников, средством снижения стоимости рабочей силы.
Воплощение этой ультра-корпоративистской концепции в жизнь влекло бы за собой установление в стране абсолютной диктатуры профаппарата, с чем ни государственные структуры, ни работодатели никогда бы не согласились. Однако в качестве пропагандистской идеи или утопии, эта концепция придавала профсоюзным аппаратчикам новую уверенность в себе. И все же большинство профсоюзного начальства отвергло «новую идеологию», тем более, что пропагандистская кампания московских профсоюзов в значительной степени была направлена против руководства ФНПР.
Пока московские профсоюзы боролись с российскими, а они вместе — с «альтернативными», трудящиеся оказались предоставленными самим себе. Распространенным явлением стали «дикие» забастовки, которые сплошь и рядом терпели поражение, так как не были подготовлены. Из ФНПР начался отток наиболее активной части трудящихся. Сами руководители ФНПР и МФП, ссылаясь на данные своих аналитических служб, утверждали, что из «официальных» профсоюзов за 2-3 года вышло не более 3-4% членов и что трудящиеся в основном верны им. На самом деле ФНПР всего за год после распада СССР потеряла 8% своих членов, и в дальнейшем этот процент все возрастал (выявилась устойчивая тенденция уменьшения численности ФНПР на 5,5 млн человек в год). Многие оставались в профсоюзе по инерции, так как это не требовало от них никаких действий: профвзносы высчитывались из зарплаты автоматически, через бухгалтерию предприятия, а для того, чтобы выйти из профсоюза, нужно пройти хлопотную процедуру с подачей заявления в профком и бухгалтерию. Там, где профком или централизованная бухгалтерия оказались далеко от основного места работы (например, на нефте- и газоразработках в Сибири), такие действия затруднительны для рабочих. Даже опросы, проводимые социологами МФП, показали, что 41% членов профсоюзов состоит в них «по привычке», а «по убеждению» — только 6,8%.
Слабость профсоюзов привела к тому, что решающую роль в организации коллективных действий все чаще играли представители директорского корпуса. «Директорские стачки» стали наиболее типичной и массовой формой коллективных действий в России 90-х гг. Обосновывая необходимость сотрудничества с директорами, газета ФНПР «Солидарность» писала: «борьба профсоюзов за права конкретного труженика — одновременно и борьба за всю страну, за ее будущее. И здесь союзником профсоюзов являются так называемые “красные директора”»21). Даже в шахтерской забастовке 1989 г., которая считалась наиболее стихийной, имели место случаи участия директоров в забастовочных комитетах22). Участвовали директора и в организации коллективных действий вместе с профсоюзами ФНПР в 1992-93 гг. Во время выступлений работников оборонной промышленности «Вести ФНПР» отмечали: «На большинстве предприятий действия профсоюзных организаций были поддержаны директорским корпусом. Местные органы власти проявили нейтралитет. Исключение составила администрация Владимирской области, запретившая подачу гудков (сирен) на предприятиях»23). Порой доходило до курьезов. Так, в Иваново директор АО «Шуйские ситцы» В. Тихонов, член Коммунистической партии Российской Федерации, самолично возглавил забастовочный комитет, требовавший от дирекции повышения заработной платы. «Профсоюзное обозрение» ехидно заметило по этому поводу, что «председатель забастовщиков В. Тихонов, требующий повышения зарплаты от директора В. Тихонова, позиция, которая может заинтересовать специалистов по расщеплению сознания»24). На самом деле «случай Тихонова» лишь выявлял в крайней форме общую закономерность, состоящую в явной противоречивости и неоднозначности отношений между трудящимися и администрацией. Нередко коллективные действия, начатые по инициативе или с одобрения администрации, выходили из под ее контроля. Однако до тех пор, пока под вопросом было выживание отрасли, подобное «социальное партнерство» оставалось весьма устойчивым.
22)
См. Социалистический Донбасс, 8.08.1989. Обзор случаев участия администрации в шахтерских выступлениях см. в ст.