Попробовав прелестей реформ, рядовые избиратели с ностальгией вспоминают о гораздо более благополучной жизни при «коммунистическом режиме». К тому же демократические свободы были введены во многих странах бывшего советского блока еще под властью коммунистических партий. Теперь все больше людей стремилось вернуться назад. Но не в сталинское прошлое, а в то почти идеальное «промежуточное» (или — нормальное) состояние, когда цензуры и слежки уже нет, а приватизация и развал еще не начинались. Реформированные посткоммунистические партии выглядят в подобной ситуации почти идеальным выбором. Но на самом деле, они не имеют ни стратегии, ни желания восстанавливать систему социальных гарантий.
Если в Венгрии, Литве и Польше посткоммунистические партии и не предложили обществу реальной альтернативы, они хотя бы оказались в состоянии использовать перемены в настроениях избирателей и вернуться к власти на гребне «левой волны». Правда, с приходом «левых» правительств в жизни большинства населения ничего не менялось, а потому долго удержаться у власти посткоммунистические партии не смогли. В то же время вместе с «обновленной» партбюрократией в парламент неизменно попадало хотя бы небольшое число левых активистов, готовых выдвигать более радикальные требования. В России же крупнейшей левой силой оставалась Коммунистическая партия Российской Федерации. В отличие от других бывших «братских» партий, КПРФ не смогла ни обновиться, ни расколоться, ни даже сохранить свои традиции. Судьба официальной «левой» оппозиции в Государственной Думе оказалась, несмотря на появление после выборов 1995 «левого парламентского большинства», весьма похожа на судьбу традиционных профсоюзов. А после поражения на президентских выборах 1996 г. эта «оппозиция» все чаще выступала в качестве опоры правительства.
Как справедливо отмечал политолог Павел Кудюкин, КПРФ являет собой «замечательный образчик политического кентавра» — по своей реальной политике она является правонационалистической консервативной партией, выражающей интересы «наиболее заскорузлых слоев бюрократического капитала». Но при этом в своих идеологических построениях она претендует на «левизну» и действительно «привлекает поддержку традиционалистски-левого, а отчасти даже демократически-левого электората (последнего — за отсутствием лучшего)». Став исключительно парламентской, компартия сохранила все черты бюрократической организации и в результате «так и не стала выглядеть цивилизованной оппозицией, но зато оказалась вполне внутрисистемной»7).
Подобные противоречия предопределили зигзаги и виражи «партийной линии». Показательно отношение КПРФ к Сталину. С одной стороны, лидеры партии подтвердили верность решениям XX съезда КПСС и постановлению ЦК КПСС от 30.06.1956 г., осудившим сталинские репрессии. Но с другой стороны, они видели в этих репрессиях «трагические заблуждения и борьбу за власть», одновременно отдавая должное роли Сталина как «великого государственника»8). Объясняя причины крушения коммунистической системы в Советском Союзе, они заявляли, что в КПСС «сложились два крыла, а по сути два течения»9). Одно, плохое, ответственно за бюрократизацию и неэффективность экономики, антидемократическую практику и репрессии. Другое, хорошее, способствовало великим успехам советского народа (индустриализация, победа в войне, развитие образования и социальных гарантий). КПРФ, естественно, является продолжателем традиций хорошего крыла.
Эта концепция «two in one» позволяла КПРФ отмежеваться от прошлого, не осуждая его. Общие ссылки на противоречивость исторического процесса давали возможность удовлетворить сталинистов и антисталинистов, коммунистов-реформаторов и догматиков, одновременно избегая серьезного анализа истории. В результате крайне противоречивыми становились программные установки и практика самой КПРФ. Вопреки риторике, именно в новой партии складывалось два или несколько течений с весьма разными представлениями о перспективах, целях и задачах организации.
Геннадий Зюганов, избранный лидером на восстановительном съезде, пытался соединить умеренную политику в духе польских и венгерских коллег с националистической риторикой, равно отталкивавшей как радикальных левых, так и умеренных избирателей, пугавшихся дружбы Зюганова с русскими шовинистами.