Поворот части коммунистических лидеров к национализму вполне понятен на фоне распада мирового коммунистического движения. Коммунистическая партия в России уже не могла представлять ядро международного политического течения. Об этом открыто заявляли и идеологи КПРФ. Отвечая на вопрос о том, почему из программы партии изъят лозунг «пролетарии всех стран, соединяйтесь!», они писали, что этот лозунг «сегодня не отражает реальную готовность международного рабочего и коммунистического движения к массовой солидарности»10). По правде сказать, во времена Маркса, когда впервые прозвучал лозунг пролетарского единства, практическая готовность к солидарности была еще меньше. Но Маркс и Энгельс исходили из принципиальных позиций, тогда как Зюганов и его окружение — из бюрократических представлений о «реальной политике».
Скорее, идеологи КПРФ могли черпать вдохновение в «русской специфике». Однако успех КПРФ в действительности был предопределен вовсе не особенностями «загадочной русской души», отвергающей буржуазный прогресс, а неудачей неолиберальной модели капитализма. Причем эта неудача оказалась повсеместной, глобальной. Тем самым возникала как раз потребность в совместных действиях левых разных стран, в новом интернационализме. Потребность, которую руководство компартии не могло и не хотело удовлетворить.
Идеологи правого крыла компартии объединились вокруг организации «Духовное Наследие», группировки, которая, по ироничному замечанию журналиста Анатолия Баранова, «получила свое наследие в виде сугубо денежных средств, корни которых произрастают не столько из “золота партии”, сколько из группы московских банков»11). «Духовное наследие» объявило себя наследником «невиданной русской цивилизации»12). По мнению лидера движения Алексея Подберезкина, патриотизм есть «биологический защитный механизм — естественное состояние любого индивида»13). Согласно теории Подберезкина, на основе патриотизма должна произойти консолидация элит, а левая оппозиция должна интегрироваться во власть для того, чтобы предотвратить «стихийный бунт» оголодавшего населения, когда «толпа делает лидеров». В условиях экономического и социального коллапса общества, по мнению Подберезкина, быть радикалом «очень недальновидно»14).
Консолидация элит, в соответствии с представлениями национал-коммунистов, вовсе не должна вести к устранению капитализма. Проблемой является не капитализм, а засилье иностранцев: «Мы спасем частную квартиру от грабителя, а торговую лавку — от рэкетира. Мы защитим коммерческий русский банк от иноземного “Чейз Манхеттен” или “Баварского банка”»15). Если на первых порах альянс Зюганова и Подберезкина мог казаться тактическим, то понемногу начинала вырисовываться новая стратегическая линия. Даже после того, как между КПРФ и «Духовным наследием» произошел разрыв, линия партии не изменилась. Скорее наоборот, она стала еще более националистической. Руководство КПРФ констатировало, что в условиях глобализации «главное — не противоречие между трудом и капиталом», а «более широкое противоречие сил космополитизма и патриотизма»16). В свою очередь космополитизм не сводился идеологами партии к банальному еврейскому заговору, Зюганов и его окружение заговорили о «мировой закулисе», которая, вдохновляясь идеями «мондиализма», строит козни против России уже на протяжении нескольких столетий. И еврейско-масонский заговор, и большевистский «экстремизм» (воплощенный, прежде всего, в Троцком) и неолиберальные преобразования — все это не более, чем различные проявления подрывной работы «мировой закулисы».
И все же политика Зюганова и Подберезкина сталкивалась с той же проблемой, что и «новый реализм» в Западной Европе. Левые могут получить маленький кусочек власти, но в условиях, когда система не работает, компромисс с правящими кругами не породит сколько-нибудь серьезных социальных реформ. Для этого нет ресурсов. Старые элиты не пойдут на жертвы, особенно если оппозиция не представляет реальной угрозы. В итоге «левые», оказавшиеся у власти или, скорее, «при власти», вынуждены продолжать курс правых. Отличие русского «реализма» от английского или французского состояло лишь в том, что здесь «реалистический» курс левой оппозиции не только объективно способствовал росту фашиствующего национализма, но и был с ним органически связан.