Именно старая номенклатура, доведшая страну своим правлением до кризиса, оставалась единственной социальной группой, способной контролировать обстановку, возглавить преобразования. Номенклатура уже не могла управлять по-старому, но никто не мог заменить ее у руля государственного управления. Можно было сколько угодно менять политические лозунги и наклеивать на государство новые идеологические ярлыки, но оставалось фактом: перед нами был кризис, но не было альтернативы. Не существовало нового класса, который мог бы отнять власть у старой олигархии и сформировать новую модель общества. Это могла сделать только сама же олигархия или какая-то ее часть.
Мало кто из политологов обратил внимание на один поразительный факт. В 1989-90 гг. в Советском Союзе стремительно выросло мощное оппозиционное движение, представленное в Верховном Совете, выводившее на улицы многотысячные толпы, взявшее под свой контроль Москву и Ленинград. Однако за исключением академика А. Д. Сахарова, игравшего скорее символическую роль, старые диссиденты почти никогда не занимали важного положения в этой новой оппозиции. Все ключевые посты и здесь оказались у людей из старого аппарата. И Борис Ельцин, и Юрий Афанасьев, и Николай Травкин, и Иван Силаев, ставший премьер-министром России после победы оппозиции на республиканских выборах, и Г. X. Попов, будущий мэр Москвы, не только занимали важные посты в старой системе, но, что главное, именно их положение в системе позволило им стать политическими лидерами.
Вряд ли Ельцин был бы кому-нибудь интересен в 1988-89 гг., если бы не был первоначально кандидатом в члены Политбюро КПСС. Если бы Юрий Афанасьев не являлся ректором Историко-архивного института, а еще раньше — одним из руководителей комсомола, вряд ли его имя было бы известно даже среди историков. Тем более маловероятно, что они смогли бы, не будучи причастными к власти, обнародовать свои взгляды в официальной печати, все еще монопольно находившейся в руках государства вплоть до середины 1990 г.
Егор Гайдар, главный архитектор неолиберальных реформ в России начала 90-х, был в этом смысле достаточно откровенен. Его правительство прямо видело в качестве одной из своих задач «обмен номенклатурной власти на собственность». Для тех, кого это коробило, Гайдар пояснял: «Звучит неприятно, но если быть реалистами, если исходить из сложившегося к концу 80-х гг. соотношения сил, это был единственный путь мирного реформирования общества, мирной эволюции государства». Нравится это кому-то или нет, это «оптимальное решение», «шаг вперед от “империализма” к свободному, открытому рынку»8).
Ситуацию, сложившуюся в начале 90-х, великолепно передает Виктор Пелевин в романе «Generation П»: «По телевизору между тем показывали те же самые хари, от которых всех тошнило последние двадцать лет. Теперь они говорили точь-в-точь то самое, за что раньше сажали других, только были гораздо смелее, тверже и радикальнее»9). Можно представить себе «Германию 46-го г., где доктор Геббельс истерически орет по радио о пропасти, в которую фашизм увлек нацию, бывший комендант Освенцима возглавляет комиссию по отлову нацистских преступников, генералы СС просто и доходчиво говорят о либеральных ценностях, а возглавляет всю лавочку прозревший наконец гауляйтер Восточной Пруссии»10).
Разумеется, дело не столько в личностях, сколько в социальной природе режима. В ряде стран Восточной Европы бывшие партийные бюрократы были оттеснены от рычагов власти (и либерально настроенная интеллигенция в России со вздохами признавала, что эти страны добились большего). Принципиально важно, однако, что легкость, с которой происходили перемены в «братских странах», была предопределена именно политическими и социальными сдвигами в Советском Союзе, а направление развития было общим во всех государствах бывшего «коммунистического блока».
Номенклатура не могла уже управлять по-старому, но она быстро училась управлять по-новому. Для того чтобы сохранить и упрочить позиции в изменившихся условиях, правящие круги должны были сами сформировать новую модель власти и новую структуру собственности.
Номенклатура обуржуазилась. Она трансформировалась, вобрав в себя новых людей. Новые элиты, однако, оказались еще более паразитическими, неспособными и незаинтересованными в том, чтобы обеспечить развитие страны. Мы получили периферийный капитализм при полном отсутствии национальной буржуазии. Впрочем, другого капитализма в России все равно быть не может. В конечном счете это единственный случай в мировой истории, когда капиталистические структуры сразу сложились в эпоху глобализации. Они именно для того и создавались, чтобы обслуживать центры мировой системы.