Часть IV. ЗАКАТ «ВТОРОЙ РЕСПУБЛИКИ»
Глава 12. Левый дрейф
В 1999 г. в России разразился кризис элит. Естественно, не одни лишь элиты были в кризисе. Но на политической жизни трудности, переживаемые населением, сказываются мало. Иное дело — когда проблемы у начальства. На самом деле, впрочем, немного несправедливо говорить просто про «российский» кризис. Это не так. Кризис является мировым. И хотя у нас, как и положено, все происходящее имеет «национальную специфику», это — не более, чем часть гораздо более глобального процесса.
До того, как стать премьером, Евгений Примаков руководил министерством иностранных дел, где ему удалось обеспечить если не независимую внешнюю политику, то, по крайней мере, определенную автономию по отношению к Госдепартаменту США. Еще раньше Примаков руководил Службой внешней разведки. В качестве специалиста по арабскому миру он был действительным членом Российской академии наук. К тому же по возрасту он принадлежал скорее к поколению советников Горбачева, чем к поколению молодых ельцинских карьеристов. Вторым человеком в правительстве стал коммунист Юрий Маслюков, прежде руководивший советским Госпланом. Парадокс в том, что Маслюкова в правительство пригласил еще Кириенко (и Маслюков согласился). Ясно, однако, что именно рядом с Примаковым, в одной связке с ним, Маслюков мог реально претендовать на серьезную руководящую роль.
Резко изменилась политика Центрального Банка, куда вернулся Виктор Геращенко, ранее смешенный под давлением западных финансовых институтов и отечественных либералов. Вопреки общепринятым теориям именно эмиссия наличных денег стабилизировала курс рубля и снизила инфляцию. Дело в том, что огромные товарные запасы, накопившиеся у импортеров в период кризиса, не могли быть проданы ни по старым, ни по новым ценам. Население просто неспособно было что-либо приобретать. По оценкам Ассоциации российских банков, в обороте катастрофически не хватало денег, из-за чего 70% расчетов осуществлялось с помощью бартера и взаимозачетов. По признанию самих банкиров, денежная эмиссия была необходима, а «политика монетаризма себя дискредитировала»1). После того, как печатный станок был запущен и выплачена часть долгов по заработной плате, рынок ожил. Однако Центробанк действовал осторожно, денег в обороте все равно было мало. Продавцы начали снижать цены, инфляция сократилась, а падение рубля замедлилось.
Краткосрочная стабилизация, достигнутая в октябре 1998 г., дала новому правительству небольшую передышку, но ключевые вопросы оставались нерешенными, диспропорции в экономике сохранялись. Правительство было слишком слабо, чтобы пойти на радикальные меры, но без них оно не имело никакой перспективы. В России началась борьба за новый курс.
Крах неолиберальной модели поставил в порядок дня вопрос об альтернативе. Российский кризис является лишь частью глобального краха неолиберальной экономической модели. Падение рубля немедленно отразилось на Wall street. Нестабильность на мировых финансовых рынках вызвала изменения в экономической политике большинства стран. Все недавние «отличники» Международного валютного фонда переживают тяжелые времена. Мало того, что производство падает, а безработица растет, но и знаменитая «финансовая стабилизация» обернулась таким же кризисом национальной валюты, какой мы наблюдаем в России. Иными словами, «последовательно» ли или нет проводились «реформы», результат всегда один. За Россией последовала Бразилия. На очереди была Аргентина. Более слабые латиноамериканские государства быстро девальвировали свои валюты.
В России не потому рухнул рубль, что пирамида ГКО стала невообразимо большой, а наоборот, пирамиду ГКО оказалось невозможно поддерживать из-за того, что мировой кризис опустил цены на нефть и дезорганизовал работу международного финансового рынка. Россия благодаря своим замечательным реформам стала страной со слабой и одновременно чрезвычайно открытой экономикой. Сочетание катастрофическое: в условиях мирового кризиса именно таким странам приходится тяжелее всего. Но разве не хотели наши люди поскорее получить капитализм, причем обязательно в форме «свободного рынка»? Получили именно то, чего хотели: кризисы, безработицу, банкротства.
Запад отвык за послевоенные годы от крупномасштабных кризисов. В сущности, с западным обывателем произошло то же, что и с российским. Все хотели свободного рынка. И все забыли за годы кейнсианского государственного регулирования, что свободный рынок решает проблемы с помощью кризисов и социальных катастроф. Спохватившись, теперь все дружно требуют антикризисной политики. Слово «национализация» возвращается в экономический лексикон. Даже на страницах “Financial Times” можно прочитать предсказание, что поскольку приватизация крупных предприятий была «формально» незаконной, «любое постельцинское правительство вынуждено будет эти предприятия ренационализировать под давлением общественного мнения и здравого смысла»2). Социологические опросы, проведенные в самой России в конце 1998 г., свидетельствовали: «треть общества категорически против частной собственности, четверть — за, а две пятые не требуют ее уничтожения, одновременно выступая за преимущественное развитие государственно-общественной собственности. При этом можно добавить, что большинство населения готовы поддержать национализацию банков и крупных предприятий, хотя около двух третей из них считают нужным сохранить в частной собственности мелкие и средние предприятия, в первую очередь в сфере услуг и производстве товаров народного потребления»3).