Финансовая олигархия, живущая за счет разграбления собственной страны, просто не могла найти себе места в новой ситуации. Элита, сформировавшаяся за годы правления Ельцина, почувствовала себя неуютно. С каждым новым успехом правительства рос страх. В Кремле прекрасно понимали, что дальше так продолжаться не может. Двоевластие должно было закончиться. Правительство левого центра сделало свое дело, ему пора уходить.
Именно в этот момент на политической сцене вновь появился Черномырдин. Формально — в роли специального представителя президента Ельцина по Югославии. Зачем вообще нужен такой представитель, было на первых порах не вполне понятно. Все министерство иностранных дел занималось в эти дни почти исключительно Балканским кризисом. Министр иностранных дел Игорь Иванов и сам премьер Примаков были опытными дипломатами, прекрасно владевшими ситуацией. Напротив, Черномырдин никогда Балканами не занимался, дипломатического опыта не имел — даже в годы премьерства он мало интересовался внешней политикой, которая находилась в ведении команды президента. К тому же Черномырдин имел в России прочную репутацию человека, который непременно проваливает любое дело, за которое берется. Правда... не без выгоды для себя.
Сперва циничные московские наблюдатели расценили назначение Черномырдина просто как попытку Кремля саботировать работу министерства иностранных дел и сорвать посреднические усилия России (тем самым подыграв друзьям из Вашингтона). Однако при ближайшем рассмотрении обнаружилось, что перед Черномырдиным стояли и другие задачи.
По мере того, как выяснялась несостоятельность американской стратегии на Балканах, руководство США объективно все более нуждалось в помощи России, чтобы выбраться из неприятностей, которые само для себя создало. Черномырдин, в отличие от Примакова и Иванова, человек вполне лояльный к интересам США, чего не скажешь об интересах собственной страны. Однако у него и у Ельцина были и собственные интересы.
К весне 1999 г. Черномырдин был единственно приемлемым для Запада и окружения Ельцина кандидатом на пост нового президента России. Проблема в том, что он оказался абсолютно неприемлем для населения собственной страны. Его возвращение во власть могло бы стать возможно лишь в случае, если будут резко изменены правила игры. Демократическими процедурами такого достичь нельзя. Но если демократическими формальностями на некоторое время все равно предстояло пожертвовать, то Черномырдин уже не мог считаться идеальным лидером — нужен был кто-то более жесткий и сильный. Кремль находился в поисках.
12 мая, точно в соответствии с опубликованными в прессе прогнозами, правительство Примакова было отправлено в отставку. Думе предлагают утвердить новую кандидатуру — министра внутренних дел и главного полицейского страны Сергея Степашина. Черномырдин остается в резерве, а депутатам напоминают, что если они три раза подряд проголосуют против, правительство все равно будет назначено, зато Думу разгонят. Оппозиция сначала обещала уличные протесты, а затем стала обсуждать заведомо непроходной импичмент. Впрочем, понять депутатов можно: они боялись не только разгона Думы, но запрета оппозиционных партий и такого изменения избирательного закона, чтобы никто из опасных противников Кремля в новый парламент не прошел. Ельцинская конституция позволяет сделать это вполне законно. Фактически она предоставляет президенту право раз в 2 года совершать государственный переворот. Планы эти обсуждаются в печати вполне открыто и сочувственно. Ведь российская либеральная пресса обожает государственные перевороты и расправы над инакомыслящими.
Черномырдину действительно было что обсуждать в Вашингтоне. Американской администрации пришлось выпутываться из Балканского кризиса. Кремль мог надавить на Белград, сделать его сговорчивее — хотя бы настолько, чтобы Клинтон мог хоть что-то предъявить общественному мнению в собственной стране. А Черномырдину и Ельцину нужны были гарантии Запада при решении собственных проблем. Прогнозировались массовые волнения и даже восстания, депутаты могли отказаться разойтись, и речь шла о применении силы. Необходимо было, чтобы демократический мир все это одобрил, поддержал и оказал, по возможности, материальную помощь.