Разумеется, страны Восточной Европы сами надеялись стать частью «центра». В 1989 г. большинству граждан коммунистических стран была глубоко безразлична судьба людей, обреченных на голод в Африке или на нищету в Азии. Результаты реформ оказались не только закономерными, но и вполне заслуженными. Бедность и нестабильность, подобно эпидемии, распространяющейся на Востоке Европы, являются своего рода историческим возмездием за безответственные потребительские амбиций и расистское презрение к остальному миру.
Если обещание западного богатства оказалось обманом, то демократия в той или иной мере стала реальностью. В этом тоже есть своего рода парадокс — люди про себя мечтали о западном уровне жизни, а вслух требовали западных политических свобод. В итоге они получили именно то, что требовали — свободу. Но без богатства.
Институты, характерные для западной демократии, возникли практически во всех странах региона, включая даже Албанию и Россию. Вопрос в том, как будут функционировать эти институты в обществе, разительно отличающемся от западного? В Чехии и Польше западные институты оказались довольно эффективными, чего не скажешь об Албании с ее фальсифицированными выборами, России с ее авторитарной конституцией или о Латвии, где почти половина населения не получила гражданских прав. Но даже самые преуспевшие страны сталкиваются с проблемами, которые могут поставить под вопрос их демократическое будущее.
Десятилетие 1989-99 гг. было временем глобального торжества неолиберализма. Крушение коммунизма в Восточной Европе не только закрепило вовлечение этих стран в капиталистическую мироэкономику (world-economy) в качестве новой периферии, но и способствовало укреплению неолиберальной гегемонии на Западе и в «третьем мире». Левые силы были деморализованы. Прекращение «холодной войны», которое в Европе воспринималось как великое достижение, для народов «третьего мира» означало возвращение к временам безраздельного экономического и политического доминирования Запада. В свою очередь проигравшие в «холодной войне» элиты посткоммунистических стран готовы были принять любые условия победителей, лишь бы добиться для своих стран интеграции в капиталистическую систему, а для себя — в глобальный правящий класс.
Издержки «трансформационного процесса» должна была оплатить основная масса населения. Для миллионов людей, ожидавших наступления потребительского рая, это оказалось неприятной неожиданностью. Не удивительно поэтому, что неолиберальная идеология в чистом виде быстро утрачивала привлекательность. Для того чтобы народ продолжал идти на жертвы, нужны были дополнительные мотивации. Неолиберализм был подкреплен национализмом.
Разумеется, национализм в Восточной Европе не был чем-то новым. На протяжении всего советского периода националистические идеи были мощным стимулом сопротивления режиму. Националистическая интерпретация истории Восточной Европы видела в коммунизме не более, чем систему, принесенную на советских штыках. Русская националистическая пресса в эмиграции, напротив, подчеркивала, что коммунистические идеи глубоко чужды русскому народу: они занесены были в Россию с Запада, а насаждались преимущественно евреями и латышами.
В поисках национальной альтернативы коммунистической теории и практике идеологи национализма обращались к периоду до 1945 г. (в России ко временам царизма), видя в них своего рода «золотой век». Режимы, пришедшие на смену коммунистическим, с самого начала видели свою цель в реставрации прошлого. Отсюда повсеместное восстановление старых государственных символов (как в России, Венгрии или Польше), а порой и старых конституций (как в Латвии и Эстонии). Польша и Россия, формально оставшиеся республиками, украсили свои гербы коронами. В Словакии, Хорватии и до 1996 г. в Белоруссии официальной была провозглашена символика, ранее использовавшаяся местными фашистами.
Возврат в прошлое — всегда утопия. По сравнению с периодом 20-х и 30-х гг. во всех странах Восточной Европы социальная, экономическая, даже демографическая структура общества радикально изменилась. В некоторых странах изменился и национальный состав населения. Для русских, проживающих в Латвии и Эстонии, переход к независимости означал лишение гражданских прав. В других постсоветских республиках стали просто увольнять с работы инородцев и закрывать русские школы.