Полномочия президента были подтверждены референдумом, и опросы регулярно показывали, что политика «батьки» Лукашенко пользуется поддержкой подавляющего большинства населения. На самом деле, однако, картина оказывалась несколько сложнее. Лукашенко почти безоговорочно поддерживали в сельской местности и в малых городах. Рабочий класс относился к власти двойственно. С одной стороны, в Белоруссии все прекрасно видели, что произошло в соседних России и Украине, а потому не могли не радоваться сохранению социальных гарантий, работающей промышленности и высокой занятости. С другой стороны, политика сдерживания заработной платы вызывала непрерывные конфликты с профсоюзами. При этом власть действовала грубо и прямолинейно, постоянно прибегая к запугиванию рабочих активистов и социальной демагогии.
Находясь в конфликте с Западом, выдерживая постоянное давление российской олигархии, белорусская бюрократическая элита культивировала советские традиции, формируя своего рода менталитет осажденной крепости. В Белоруссии напоминали, что само название страны появилось в Средние Века, когда южные и восточные части Руси оказались под татарами и только Северо-Запад сохранил «белую» чистоту русской культуры. Тем самым белорусы воспринимали себя как единственных «настоящих» русских, а власть Ельцина в России — как некое подобие второго татарского нашествия. Восстановление единого славянского государства оказывалось своего рода белорусской национальной идеей.
Стремление к единству, однако, имело и более прагматические причины. Россия была для белорусской промышленности и главным рынком сбыта, и важнейшим источником сырья, а также комплектующих деталей. В 60-70-е гг. в составе СССР Белоруссия формировалась как «сборочный цех страны». Объединение с Россией позволило бы белорусской промышленности сохранить высокие темпы и закрепиться на международном рынке. Российские элиты по вопросу интеграции были разделены. Финансовый капитал, компрадоры, топливно-энергетический и информационно-пропагандистский комплекс были категорически против. Промышленники, напротив, мечтали об интеграции.
В принципе ни один политик в России не мог публично заявить, что он против объединения с братской республикой. Потому борьба против интеграции велась двумя путями. С одной стороны, либеральная пресса использовала классический прием подмены тезиса, агитируя против сотрудничества с «диктатором Лукашенко». С другой стороны, чиновники использовали прием бюрократического саботажа, когда все белорусские инициативы вязли в бесконечных согласованиях и, в конечном счете, выхолащивались. Наконец, русскому обывателю пытались втолковать, что после объединения он должен будет субсидировать социальные гарантии белорусов. Несмотря на это, популярность идеи объединения в России только росла, а авторитет Лукашенко повышался.
Возникала парадоксальная ситуация — Чечня стремилась отделиться от России, но ее не отпускали, а Белоруссия стремилась к России присоединиться, но ее не допускали. Средства, затраченные на две чеченские войны, были вполне достаточными, чтобы несколько раз оплатить все расходы, связанные с интеграцией, но Кремль предпочитал бомбить и разрушать, а не строить и восстанавливать.
В 1998-99 гг. ситуация изменилась. Крах рубля обеспечил оживление в промышленности, что резко повысило интерес к кооперации с белорусскими предприятиями. В то же время кремлевская элита, чувствуя, что ее время кончается, судорожно искала новую политическую формулу, которая позволила бы ей сохранить свое положение. Срочная интеграция с Белоруссией давала возможность создать «запасные аэродромы» для чиновников из президентской администрации на случай, если бы в Кремле их положение пошатнулось. В то же время союзные структуры надо было создавать быстро, до того, как в самой России начнутся неконтролируемые процессы. Статья 36 союзного договора, посвященная главе объединенного государства, была умышленно написана таким образом, что не исключала назначения на этот пост Ельцина уже после окончания его полномочий в качестве российского президента (если стороны «договорились»). В итоге Кремль начал в 1999 г. форсировать темпы интеграции точно таким же манером, каким в 1996-98 гг. сдерживал их.
Беда в том, что серьезная интеграция была невозможна без радикального изменения социальных, экономических и политических структур в самой России. В этом, строго говоря, и состоял главный позитивный смысл союза с Белоруссией для русского общества. Перемены были необходимы и в Белоруссии, но если Минск готов был пройти свою часть пути, то в Москве даже не знали с чего начать.