И советская модель, и национальные движения в «третьем мире» обеспечивали ускоренное развитие ценой ликвидации демократии. Неуважение к правам и свободам человека в конечном счете стало решающей причиной их поражения. Не только потому, что миллионы людей в 1989 г. вдруг захотели свободы (на самом деле многие из них даже не знали, что это такое), а потому, что несвободное общество не может мобилизовать свой инновационный потенциал, не может успешно противостоять пропагандистскому наступлению и потребительским соблазнам капитализма.
К концу 90-х гг. выяснилось, что политическое освобождение было не более чем побочным продуктом кризиса коммунистических режимов. Периферийный капитализм в долгосрочной перспективе с демократией несовместим, в лучшем случае она превращается в декорацию, фасад. Возвращение левых в Восточной Европе (да и во всем мире) в конечном счете зависит от того, насколько они смогут стать ведущей демократической и новаторской силой. В первую очередь левые должны предложить новую модель государства и общественного сектора — открытую, динамичную, ориентированную на решение стратегических задач развития. Успех левых зависит и от того, смогут ли они в качестве альтернативы глобализации выдвинуть новую модель региональной интеграции — равноправной и свободной от имперского наследия.
Удастся ли реализовать новый освободительный проект? Станет ли он частью более широких глобальных преобразований, ведущих, в конечном счете, к ликвидации капиталистической миросистемы и замене ее более справедливым мировым порядком? Настоящая политическая борьба в посткоммунистических странах еще только начинается и вопросов пока больше, чем ответов. Одно очевидно: после 1989 г. у граждан Восточной Европы нет никакой особой судьбы. Нам предстоит выиграть или проиграть вместе с большинством человечества.
Глава 2. Логика реакции
В 1996 г., когда перестройке исполнялось десять, а неолиберальным реформам пять лет, итальянский журналист Джульетто Кьеза [Gulietto Chiesa] в «Свободной мысли» опубликовал убийственную критику рыночных преобразований в России, доказывая, что причина их провала в чрезмерном радикализме1). После краха рубля в августе 1998 г. даже либеральные западные «специалисты по России» начали дружно писать про ложную политику реформаторов — «недопонимание проблем, путаницу, коррупцию и слепоту»2). Доставалось даже самим американским и европейским экспертам, консультировавшим российскую власть.
В это же время экономист Лариса Пияшева в «Континенте» не менее яростно атаковала политику российской власти, утверждая, что все неудачи реформ вызваны непоследовательностью и недостаточным радикализмом. Любимец Международного валютного фонда Егор Гайдар и его окружение постоянно повторяли, что в те годы, пока они были у власти, все делалось правильно, а без решительного натиска вообще ничего не удалось бы сдвинуть с места. Другое дело, когда Гайдара у власти не было. Тут уж начались ошибки и непоследовательность...
Всякий, кто хоть немного знает русскую историю, легко сможет оценить аргументы Гайдара. Вполне естественно для бывших министров говорить о том, что при них курс был верным, а после их отставки правительство забрело в дебри бюрократизма, неэффективности и «номенклатурности». Но людям, возглавившим правительство после отставки Гайдара в 1993 г., тоже было что на это ответить. В отличие от «идеологов-романтиков» они — профессионалы, знающие реальную технику управления. И именно их методы соответствуют реальной ситуации в государственном аппарате, который, кстати, даже самые радикальные критики бюрократизма и «номенклатурности» разрушать не призывали. Все оказались правы. А большинство населения тем временем продолжало нищать, производство разваливаться.
Несмотря на растущую ностальгию по советскому времени, даже лидеры Коммунистической партии не решались в 90-е гг. утверждать, будто старая система была в полном порядке и могла бы благополучно существовать и дальше в неизменном виде. Было бы нелепо объяснять ее крах исключительно «политикой гласности» или попытками реформ при Горбачеве. Его либеральные меры лишь выявили и обнажили противоречия, накапливавшиеся в течение многих лет.
Если реформы были необходимы, то возможна ли была альтернативная стратегия перемен? Показательно, что торжество гласности и плюрализма вовсе не означало свободы слова для тех, кто отстаивал реформистские идеи, не совпадавшие с господствующей идеологией свободного рынка и приватизации. 1989-91 гг. были временем, когда сторонники самоуправленческого социализма, первоначально довольно многочисленные, были полностью лишены доступа к средствам массовой информации, изолированы и в конечном счете разгромлены как политическая сила. И все же было бы наивно сваливать неудачу левых в 1988-91 гг. только на информационный бойкот. В конце 80-х история явно была на стороне реформаторов-«рыночников», точно так же, как в конце 90-х она явно поворачивается против них.
1)
Позднее те же мысли Кьеза изложил более систематично в книге:
2)