На горизонте русской истории замаячила перспектива «перманентного кризиса», того состояния «хронической экономической недостаточности», которое перетекает из одной формы в другую, никогда не исчезая полностью, и свидетельствует о закате цивилизации. И кризис этот оказался предопределен именно политически, обусловлен болезненным состоянием власти, не способной поддержать режим законности ни демократическими, ни авторитарными методами.
«Креативное мышление», к формированию которого так активно призывает сегодня Владимир Путин, не рождается в обстановке пиратских рейдерских захватов, полной незащищенности обывателя не то что перед сотрудником какой-нибудь «спецслужбы», но перед простым околоточным начальником, способным в плохом настроении перестрелять десяток людей на улице средь белого дня, перед простым опером, способным переехать через беременную женщину, рассчитывая (не без оснований) на полную безнаказанность.
Развивать инновационную экономику в таких условиях – все равно что разводить аквариумных рыбок в бочке с серной кислотой. Те рыбки, которые не растворятся окончательно, как ошпаренные будут рваться в другой водоем с более подходящим наполнителем.
Нельзя не согласиться с Владимиром Путиным в том, что Россия сегодня неконкурентоспособна потому, что «у нас сложилась определенная структура экономики за целые десятилетия предыдущей жизни». Но с практической точки зрения небезынтересно понять, почему у нас сложилась именно такая, а не какая-нибудь другая экономическая структура? Ответ, который напрашивается сам собой: потому что у нас в том числе сложилась «вполне определенная структура политики», которая порождает именно такую структуру экономики[152].
Причины нашей отсталости сегодня надо искать в первую очередь не в экономическом, а в политическом строе. Никакие «новые центры компетенции» не возникнут под гнетом уголовно-полицейского произвола, получившего с легкой руки журналистов емкое название «беспредел». Преодоление этого «беспредела» является сегодня не одним из многих, а самым главным и самым приоритетным условием экономического, а, может быть, и культурного выживания России. Это «condicio sine qua поп» возникновения инновационной экономики.
Проблема не в криминально-клановом государстве как таковом. В конце концов, деды наши так жили, отцы наши так жили, почему бы и детям нашим так не жить? Проблема в том, что мир вокруг нас изменился. Сегодня нельзя уже обеспечить государственную независимость и защитить суверенитет, «вытягивая жилы» из многомиллионной крестьянской массы за счет внеэкономического принуждения. К сожалению, ни опыт Петра, ни опыт Сталина не является более продуктивным.
Криминально-клановое государство как модель неэффективна в эпоху глобализации, если, конечно, Россия не попытается стать очень большой Северной Кореей. В этом главная загвоздка – криминально-клановое государство сегодня экономически неконкурентоспособно и может сохраняться только в условиях глубокой изоляции от всего мира. Россия, однако, слишком богата, чтобы ее оставили в покое.
Русский Бог любит троицу. Первый раз он предупредил Россию в начале XX века войной и революцией. Россия ответила коммунизмом, но это не помогло. Второй раз он напомнил об угрозе в конце столетия распадом СССР и поражением в холодной войне. Россия ответила «демократической перестройкой», но стало еще хуже. Теперь прозвенел третий звонок, скорее всего – последний.
Перед Россией стоит непростая дилемма. Рассчитывать на китайскую законопослушность и исполнительность явно не приходится, но и культурно-исторических предпосылок для появления в России дееспособного гражданского общества (с обязательной для этого буржуазией), которое может обеспечить законность демократически, также не существует.
Если отказаться от совсем уж пессимистического фатализма, то другого способа разрешить это противоречие, как двинуться по мучительному пути длительного, поэтапного преобразования криминально-кланового государства в «правовое авторитарное государство», сегодня не существует.
152
Предвижу резонное возражение, что во всем виновата культурная среда, которая определяет как экономику, так и политику. Это и так и не так. Культурная среда действительно задает набор возможностей. Но внутри этого набора возможны варианты. В зависимости от адекватности и эффективности политического строя, внутри заданного культурой пространства возможна реализация очень сильно различающихся между собой экономических стратегий. На единой в культурном отношении «азиатской платформе» выросли как высокоэффективные модернизированные (инновационные) экономики, так и отсталые, застрявшие во времени и пространстве. Нет оснований полагать, что российская культурная парадигма предполагает, как в известном анекдоте про автомат Калашникова, воссоздание каждый раз одной-единственной экономической модели. Роль культуры является определяющей, но не абсолютной.