Выборность председателя конституционного суда была «эмбрионом» просвещенного авторитаризма в утробе криминально-кланового государства. Она была тем зародышем внутри системы правосудия, из которого при благоприятных условиях можно было вырастить механизм судебного контроля над правоохранительной системой, в котором так нуждается сегодня русское общество. Это был зародыш если не независимости, то хотя бы автономии судебной власти. Этот очень хрупкий механизм нес на себе колоссальную политическую нагрузку. Именно благодаря ему Конституционный суд РФ оказался способен на протяжении последних восьми лет играть уникальную роль в юридической жизни страны.
Распорядиться этим капиталом можно было двояко. Напрашивалась совершенно другая «универсализация» в прямо противоположном направлении. Выборность председателей надо было распространить на все высшие суды, а может быть, и некоторые другие суды. Тогда выборность председателя конституционного суда сыграла бы роль «юридической стволовой клетки», пересадив которую в систему арбитражных судов и судов общей юрисдикции можно было бы встряхнуть судебную систему и вернуть ей дееспособность. Это был бы по-настоящему революционный шаг в продвижении вперед судебной реформы.
Эта реформа могла оказать глубочайшее влияние на развитие русского общества, подтолкнув вперед процесс становления русской буржуазии, который, помимо сугубо культурных причин, сегодня тормозится отсутствием цивилизованных правил разрешения коммерческих споров, полной зависимостью капитала от власти и бесполезностью в связи с этим какой-либо иной этики бизнеса, кроме цеховой. Эта был бы шаг в пользу буржуазной революции, но пока без активного участия буржуазии, за неимением таковой в России.
Тем не менее было принято другое, более естественное в данной политической ситуации решение. Вместо сложной политической трансплантации обошлись примитивным юридическим абортом. Эмбрион судебной независимости в России погиб, и, возможно, безвозвратно. Трудно сказать, когда российская судебная система теперь сможет снова «забеременеть» революцией.
Тезис о пользе «универсализации» при данных обстоятельствах является пошлым. «Универсализация» в том виде, как она была произведена, уничтожила надежду на скорое преобразование судебной и политической системы России со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Сомнительно, однако, что соображения «стратегического» характера брались кем-то в расчет в процессе принятия решения об отмене выборности председателя конституционного суда. Можно даже предположить, что если бы власть осознавала весь комплекс вытекающих из него последствий, то решение не было бы принято в такой спешке. Но при подготовке данного решения возобладали сиюминутные конъюнктурные политические интересы, которые свелись к заботе о ложно понятой «политической стабильности».
Косвенно это решение связано с началом процесса передачи власти в 2012 году. Но я не стал бы примитивизировать картину происходящего. Это не подготовка места работы для Дмитрия Медведева. Перефразируя Александра Дюма, можно сказать: «Для Медведева-юриста – это слишком много, а для Медведева-политика – слишком мало». Он заслуживает лучшего. Это больше похоже на «зачистку» политических рисков в преддверии сложного политического сезона.
В этом смысле перспектива организации выборов главы государства в обстановке усиливающегося экономического кризиса стала лишь катализатором для принятия решений, которые давно назрели. Не стоит путать причину и повод. Выборы и кризис – это только повод. Причина – это внутренняя интенция исполнительной власти к тотальному контролю политического процесса.
Недовольство относительно независимой позиции Конституционного суда назревало давно, и над судом не раз сгущались тучи. Стабильность ситуации обеспечивалась во многом за счет компромиссной политики, которую проводил в жизнь действующий председатель суда, обеспечивший таким образом автономии конституционного суда невиданно долгую по российским меркам жизнь.
Независимым наблюдателям, тем не менее, было с самого начала ясно, что перемещением конституционного суда в Петербург дело не ограничится. Рано или поздно все возможные компромиссы оказываются исчерпанными и наступает время принципиальных решений. Кризис лишь ускорил процесс принятия таких принципиальных решений.