— Да что ты, Илоночка, успокойся, все нормально, все будет нормально…
— Ничего не будет, Валерий Дмитрич, ни-че-го! — Она вдруг резко тряхнула головой, решительным жестом смахнула навернувшиеся было слезы.
— Я хочу выпить!
На столе тут же появилась бутылка коньяка, чашечки, початая коробка шоколадных конфет.
— Выпьете с коллегой, а, командир?
— Да понимаешь, Илона, я ведь на колесах, — сказал Каретников.
— Понимаю. Ну, хотя бы так, чисто символически.
— Символически можно, — согласился Каретников, вспомнив, что у него в кармане есть пачка с «неповторимым, устойчивым вкусом»… Илоне по ее просьбе он наполнил чашечку доверху, себе лишь на треть и спросил:
— За что выпьем?
Илона подняла свои светло-голубые, с затаившейся грустинкой глаза, и ответила:
— За успех нашего безнадежного дела. Видите ли, Валерий Дмитрич…
— Да будет тебе, — прервал ее вице-президент, — давай по простому. Официоз на людях годится, а в своем кругу…
— Согласна, — кивнула Илона. — Так вот, Валера, за безнадежное дело! В нашей ситуации точнее тоста не придумаешь…
— Ну, впрямь, — стараясь казаться беззаботным, засомневался Каретников. — Вы, женщины, имеете привычку слишком все драматизировать.
Он внимательно всматривался в ее лицо. Даже сейчас, будучи далеко не в лучшей форме, Илона выглядела очень привлекательно. «Безусловно у Игорька по этой части вкус отменный. Можно понять, почему он привел сюда эту девочку — если такая полюбит, горы своротить хочется. Редкий вариант — красивая, да к тому же и умница, нет, таких не бросают».
— Выпьем, рука занемела, — сказала она, и не дожидаясь, лихо расправилась с коньяком.
Каретников только пригубил, но тут Илона запротестовала:
— До дна, господин вице-президент! Когда тост произносит женщина, отлынивать не принято.
— Итак, вернемся к вопросу по существу, — сказал Каретников, примерно опустошив посудину. — Так ты считаешь, что положение нашей фирмы всерьез безнадежное?
— Я, конечно, понимаю, Валера, — откусив кусочек конфетки, промолвила Илона, — ваша жизнь там, в море, а что происходит здесь, так сразу разобраться невозможно. Сначала и я верила, что у нас все идет как надо… а теперь… да что там говорить, ты сам все видел. Я, как слепой рыцарь, отбиваюсь наугад, а за что воюю и сама толком не знаю. А тут еще и полководец наш, кажется, в партизаны подался — ни ответу, ни привету…
И она ушла в себя, замкнулась, взгляд ее сделался отрешенно-печальным. Некоторое время они сидели молча, думая каждый о своем.
— Послушай, Илона, как давно Игорь продал квартиру? — прервав затянувшееся молчание, неожиданно спросил Каретников.
— Что? — спросила Илона, вздрогнув. — Вы что-то спросили?
Каретников повторил вопрос.
— Почему вы так решили? — заметно взволновалась Илона.
Он вкратце рассказал ей о вчерашнем визите и, видя ее реакцию, добавил:
— А ты что, ничего об этом не знала?
Она, будто не слыша вопроса, наполнила свою чашечку и сжала ее, словно собираясь смять, в ладошке.
— Так вот почему он в последнее время не приглашал меня к себе, а я-то думала…
— Что ты думала? И вообще, где вы встречались в последнее время? — без обиняков, напористо спросил Каретников.
— Нигде. Он стал избегать встреч вне офиса, да и здесь почти не появляется. Странный сделался какой-то, скрытный, я подумала, может женщина у него другая появилась. Ну, и в фирме все кувырком пошло, как говорится одно к одному, сплошные неприятности… Все, я молчу! Я слово давала никому ничего не рассказывать.
— Но я ведь, черт возьми, не кто-нибудь, не человек с улицы! — закипая внутри, сорвался вдруг Каретников, чувствуя, что Илона многое не договаривает. Подробности ваших отношений меня не трогают, но все, что касается дел фирмы, знать мое право.
— Да… ваше право… — упавшим безразличным голосом произнесла Илона и, вспомнив про наполненную чашечку, поднесла ее ко рту, однако Каретников мягко, но решительно отвел ее руку в прежнее положение.
«Сейчас надерется, раскиснет или, того хуже — в истерику, и разговор закончен. В таком состоянии много ли надо…»
Илона бунтовать не стала:
— Не дают выпить, — закурю!
Она затянулась раз, другой дымом ароматной сигареты, и лицо ее вдруг просветлело, словно ее посетила спасительная мысль:
— А знаете, Валера, дура я, дура!.. — неожиданно повеселев, объявила она.