— Нет, — откликнулся шеф агентства «ОЛВЕР». — У меня к этому времени уже вызрел другой план, но… но, как любят выражаться философы-надомники, жизнь распорядилась иначе. Сейчас это все уже не имеет смысла. А теперь ты мне ответь: что ты подсунул мне в пакете, перед тем, как я пошел к Юлию Викентьевичу? Я с самого начала сомневался, что это был наркотик, но просто поверил тебе на слово.
— Каюсь, это был обычный фотохимикат, — чистосердечно признался Джексон. — Ты, Олег, не умеешь блефовать по-крупному. Это дар, который отпущен не многим. Если б я тебе сказал все, как есть, Серебрянский бы, как пить дать, тебя расколол. А так ты был уверен в своей правоте на все сто процентов.
— Допустим, — перебил его Верховцев. — Но тогда получается, что и господин Серебрянский в наркотиках ни фига не смыслит. Точнее не смыслил…
— Конечно! А как же иначе?! — горячо заверил тот. — Да он, случись серьезная разборка, о них никогда и слышать не слышал, и видеть не видел… Такие люди всегда в стороне, а то, что он не стал опровергать тебя в кабинете, когда вы были один на один, пойми, ровным счетом, ничего не значит.
— Возможно, ты и прав, — согласился детектив.
— Да, чуть не забыл, последняя новость, вчера только узнал…
— Что стряслось? — обеспокоенно спросил Олег, настраиваясь услышать какие-нибудь неприятности.
— Да так, судьбоносным я это событие назвать не могу — «Омут» приказал долго жить. У этого дома нашелся хозяин, и наш любимый гадюшничек прикрыли без торжественных поминок.
Верховцев сплюнул в Даугаву и сказал:
— Все когда-то кончается…
…Верховцев поднял трубку и узнал голос Юрченко:
— Олег Евгеньевич, вы знаете, Валера, кажется, нашелся! — обрадованно сообщила она. Мне из Голландии пришел еврочек на полторы тысячи долларов. Отправитель не указан, но это может быть только Валера и никто другой. Как вам кажется: это перевод от него?
— Мне не кажется, я знаю точно — Валера действительно жив-здоров, с ним все в порядке. Он сейчас в Роттердаме и, я полагаю, скоро возвратится в Ригу. Простите, Марина, но по ряду особых обстоятельств я не мог вам сообщить об этом раньше.
— Ой, да что вы такое говорите! Если б вы знали, как я счастлива! — продолжала радостно щебетать его первая и единственная пока клиентка. — Олег Евгеньевич, сколько я вам должна за работу?
— Нисколько, — тоном, не терпящим двоякого толкования, ответил детектив. — Я уже свое получил. Лучше скажите, как у вас там… ну…
— А-а, понимаю. Да все нормально, в марте ждем прибавления. Вы знаете, я ходила на просвечивание — врачи сказали, что будет девочка. Все, как хотел Валера… И все-таки, Олег Евгеньевич, я хотела бы вас отблагодарить за…
— Не может быть и речи, — повторил Верховцев. — Вернется Каретников, пригласите в гости, хорошо? В общем, я рад за вас, желаю счастья!..
Текст телеграммы, которую Верховцев направил в мятежный Крым на имя Юрия Юрьевича Гиацинтова, гласил: «Над всей Латвией безоблачное небо», что для адресата, получившего ее, означало — все неприятности для него позади, и он может спокойно возвращаться назад. Но Гриф такой возможностью не воспользовался, благоразумно рассудив, что на зиму глядя с юга на север птицы не летают, ну, а умные люди, тем более. К тому же в уютном Мисхоре, где он прикупил скромный домик, у него завязался многообещающий романчик с неувядшей еще вдовой офицера-«афганца», которая жила по соседству, через дом, и готовила восхитительный украинский борщ с пампушками на чесночной подливе. И этот «романчик» в длинные зимние ночи сулил немало плотских утех, к которым наш герой-повеса еще не потерял ядреный мужской интерес.
Вернувшись в Ригу, Аркаша неожиданно впал в депрессию. Ему стало скучно. Казалось бы, отчего, — с его капитальцем можно было в ближайшие годы вести вполне обеспеченную, беспроблемную жизнь. Депрессия Аркаши объяснялась отсутствием стимула — отпала необходимость в «общественно-полезном» труде, необходимость ежедневного, унизительного добывания средств к существованию. Но мало того — он совершенно не знал, что ему делать со своими деньгами.