В ту ночь мне снился кошмар. Как будто я заперт в шкафу, освещенном безумным мерцанием взбесившегося стробоскопа. Вокруг висела одежда. В основном теплые душные шубы. Я был в шкафу не один, но не мог разглядеть лица своего компаньона. Однако я знал, что это был Гарри. Он непрестанно твердил: «Это все из-за тебя, это ты виноват».
Я проснулся в холодном поту. Как ошпаренный выскочил из постели, подлетел к окну и раздвинул шторы. Меня ждал приятный сюрприз. На небе не было ни облачка. Солнце светило вовсю. Кажется, это был первый солнечный день за всю последнюю неделю. Кстати, 16 января. День накануне явления синих яблок. Мы со Скэбисом и Бельи отдали должное монументальному завтраку из четырнадцати блюд, прогулялись по Эсперазе, съездили в Куазу к Фера, выпили у него кофе и отправились в Ренн-ле-Шато (уже в пятнадцатый раз), не с какой-то особенной целью, а просто так. Мы звали Алена с собой, но он лишь улыбнулся кривой улыбкой и покачал головой.
В связи с хорошей погодой Ренн-ле-Шато казался уже не таким мрачным и хмурым, как во все предыдущие дни. Хотя, конечно, был мертвый сезон, и на улицах было пустынной тихо. Джон Миллер говорил, что посмотреть на явление синих яблок съезжается куча народу, но пока что народа не наблюдалось. На парковке у церкви стояло всего две машины, принадлежавших (или же взятых в прокате), по всей вероятности, тем двум ребятам, которых мы встретили на кладбище. Один из них был англичанином из Бирмингема, если судить по акценту, второй – бельгийцем и, как оказалось, вебмастером одного из крупнейших сайтов, посвященных Ренн-ле-Шато. Они стояли у могилы Соньера и вели оживленную беседу попеременно то по-английски, то по-французски.
Бирмингемец, высокий мужчина в вельветовом пиджаке поверх плохо сидящего джемпера, на первый взгляд производил впечатление человека, который почти ничего не знает про тайну Ренн-ле-Шато. Поначалу он задавал какие-то совсем уже элементарные вопросы, в частности, почему-то о склепе Корбю («Мест нет, – сказал Скэбис. – Все билеты распроданы»), но потом вдруг заговорил о значении «зеркальной» буквы «N» в надписи на надгробии Соньера, и не только Соньера, поскольку подобные «N» присутствовали и на некоторых других могилах в округе. Бельгиец по имени Йохан согласился с тем, что «N» перевернуты неспроста, и сказал, что специально ищет такие буквы на кладбищах в близлежащих селениях. Пока что он насчитал их двенадцать штук.
– Парень из Бирмингема и парень из Бельгии встретились Французском кладбище и обсуждают значение перевернутых «N», – пробормотал Бельи. – Всю жизнь буду помнить.
Не знаю, что приключилось с бирмингемцем. Еще минуту назад он был рядом, а потом вдруг исчез. Но Йохан остался и пошел вместе с нами в церковь. Бельи сбегал к машине за фотокамерой: ему хотелось снять нашего демонического приятеля Асмодея. Едва мы вошли в церковь, я заметил множество круглых пятнышек света, как будто разбрызганных по небольшому участку стены прямо напротив входа. Они располагались вертикальной волнистой линией высотой на два метра от пола и сливались друге другом, создавая эффект световой ряби, словно дрожащие стеклышки в калейдоскопе, в основном белые и желтые, но попадались и редкие проблески красного, зеленого и синего цветов.
К тому времени, когда подошел Бельи с фотоаппаратом пятнышки света возникли еще и в других местах. Они появлялись и исчезали в зависимости от того, под каким утлом солнечный свет проходил сквозь витражные окна в южной стене церкви. Пока мы ходили по кладбищу, на небе появились легкие облака, и это тоже влияло на насыщенность цвета и форму световых пятен. Когда ничто не мешало солнечным лучам, пятнышки света были почти идеально круглыми и очень четкими, размером примерно с яблоко. Когда солнце скрывалось за облаками, его свет рассеивался, и пятна на стене бледнели и превращались в размытые кляксы. Временами случалось, что два-три кружка одного цвета выделялись особенно ярко на фоне поблекших соседних. Теперь уже преобладал синий цвет. Оттенки разнились от зеленоватого до почти фиолетового, но в основном это был яркий, насыщенный голубой.
Я смотрел как завороженный. В какой-то момент я вдруг понял, что уже не стою в дверях, а сижу на скамейке (хотя и не помню, чтобы я садился), и рядом со мной сидит Бельи, такой же растерянный и притихший. Скэбис с Йоханом стояли в центральном проходе. Кроме нас четверых, в церкви не было ни души. Очень долго мы все молчали, наблюдая за удивительной игрой света, а потом на стене вдруг зажглись два особенно ярких, пронзительно синих круга, и я не выдержал и прошептал: