Но полный кирдык грянул позже, когда Бельи вернул гитару ее законному владельцу (у которого явно отлегло от сердца) и взялся за скрипку. Исход посетителей резко ускорился, и когда ресторан опустел на две трети, Скэбис предложил мне сходить к прогуляться по кладбищу. На улице было пустынно – и особенно по сравнению с первой половиной дня. Серые мрачные тучи затянули небо сплошной пеленой. Поднялся сильный ветер. Мы присели на корточки между могилой Соньера и фамильным склепом Корбю, и Скэбис достал из сумки изрядно потрепанный «Код да Винчи», от картонной обложки которого осталась лишь тонкая полоска в дюйм шириной.
– Хорошая книжка, – заметил он. – Надо будет как-нибудь почитать.
Разумеется, не прошло и пяти минут, как мы со Скэбисом затеяли бурное обсуждение тех вопросов, которые за последние несколько месяцев обсудили, наверное, раз триста, если не больше. Я уже начал всерьез опасаться, что нам суждено вести эти беседы до скончания дней. Прямо как в «Дне сурка», только вместо Панксатонского Фила у нас был Панкотявленный Рэт. Интересно, а как бы я отреагировал, если бы, проснувшись назавтра, обнаружил, что сегодня опять 17 января?
Конечно же, наши дискуссии никогда не повторялись один в один, поскольку всегда находилась какая-то новая информация к размышлению, которую надо было сопоставить со всем предыдущим. Вчера, например, в ходе блужданий по интернету через ноутбук Бельи мы набрели на французский сайт с материалами о «La Roue Tourne», документальном телефильме о Ренн-ле-Шато, снятом в начале 1960-х, в котором Ноэль Корбю самолично сыграл роль Соньера. Там была и английская версия, и мы прочитали, что в фильме Корбю рассказывал, помимо прочего, о Пьере Плантаре. По словам Корбю, в 1938 году восемнадцатилетний Плантар провел какое-то время в Ренн-ле-Шато, и Мари Денарно отдала ему «письма его деда и другие архивы». Таким образом, претензии Плантара, что его дед дружил с Соньером и Буде, вроде бы подтвердились. А вот утверждения некоторых скептически настроенных товарищей, что Плантар знать не знал ни о каком Ренн-ле-Шато, пока не услышал о нем от Корбю в конце 1950-х годов, наоборот, опроверглись.
– Если только Плантар с Корбю не сговорились с самого начала, – размышлял Скэбис вслух, скручивая папироску. – В каком году вышел фильм? В 1961 – м? А книга Жерара де Седа появилась в 1967-м. То есть сначала был фильм, а через шесть лет вышла полная версия истории. С Дагобертом, Пуссеном, Сионской общиной, синими яблоками и всеми делами. Допустим, Корбю действовал заодно с Плантаром, но не довел свою роль до конца, потому что погиб вскоре после того, как вышло в свет первое издание «Проклятых сокровищ». А может, и не было никакого обмана. Может быть, это все чистая правда…
Может быть. Может быть. Версий было великое множество, и мы со Скэбисом просто не знали, какой из них верить: чем больше мы узнавали, тем вернее убеждались, что все очень запущенно и крайне неоднозначно. Поэтому мы и ходили кругами, причем на каждом витке здравый смысл убывал, а бредятина, наоборот, прирастала со страшной силой. Когда есть из чего выбирать, человек поневоле теряется и зависает. Приведу простой житейский пример: ты пытаешься выбрать себе телефонного оператора или компанию по энергоснабжению. Они все кричат, что у них самые качественные услуги при самых выгодных ценах – которые всегда на порядок меньше, чем у конкурентов, – но кто из них говорит правду?
Я всегда ощущал что-то подобное по отношению к религии. В мире столько религий и разных церквей, но какая из них ближе к Богу? Ну хорошо, пусть не к Богу, а к истине. Как разобраться, какая правильная, а какая неправильная? А вдруг ты выберешь не ту? И что лучше: пойти по неправильному пути или вообще отказаться от выбора? Наверное, все дело в вере. Но что есть вера, опять же? Откуда она происходит? Как понять, что она уже есть? Что ты чувствуешь, когда веришь? В тебе что-то меняется? Ты вдруг ощущаешь свою сопричастность чему-то такому, что лежит за пределами человеческого разумения? Вера идет изнутри? Или это как голос, зовущий тебя за собой?
– Ладно, пойдем, – сказал Скэбис. – А то нас потеряют.
Уже смеркалось. Первые ночные тени сгущались вокруг молчаливых продрогших надгробий. Мне показалось, что кто-то кричит – далеко-далеко, почти на пределе слышимости. То ли кричит, то ли воет. Хотя, может быть, это был просто ветер, ли какой-нибудь пьяный француз пытался удавить кошку.
Когда мы вернулись в «Синее яблоко», Бельи продолжал мучить скрипку и не желал с ней расставаться. Дженни сказала, что один раз ей удалось отобрать у него инструмент, но он все-таки уговорил венгерскую музыкантшу дать ему скрипку «еще на чуть-чуть». Я решил, что пора применять силу, и пригрозил наступить ему на пострадавшую ногу, и только тогда он отдал скрипку законной владелице.
Народу в ресторане осталось немного, но те, кто остался засиделись до позднего вечера. Музыканты играли, Скэбис периодически выступал с партией ударных, барабаня ладонями по столу, а Дженни спела несколько песен Барри Уайта. Бельи заснул в уголке. Тони буквально светился: я в жизни не видел его таким радостным и счастливым. Алей так и не пришел, хотя мы его ждали. Скэбис пытался ему звонить, но он не брал трубку.
Как это часто бывает на шумных сборищах и вечеринках, веселье шло полным ходом, а потом как-то вдруг получилось, что все уже разошлись и остались лишь четверо самых стойких. В девять вечера Дженни сказала, что она обещала заехать к друзьям в Эсперазу, н предложила завезти Бельи в гостиницу. Бельи, утративший дар вразумительной членораздельной речи в связи с изрядным подпитием, поднял вверх большой палец. Таким образом, из четырех припозднившихся посетителей в ресторане остались лишь двое. Догадайтесь с трех раз, кто это был.
Мы со Скэбисом сидели в «Яблоке» еще часа два. Рэта пробило на бренди, и мы решили, что за руль на обратном пути сяду я. Так что Скэбис пил бренди, а я пил кофе. Разумеется, к нам присоединился и Тони, совершенно измученный после этого «безумного дня» (который, по его собственному признанию, был самым лучшим за те два года, что он хозяйничает в ресторане), но все-таки не настолько измученный, чтобы лишить себя удовольствия от приятной беседы. Он с большим интересом выслушал наш «отчет» о поездке в Шотландию и посвящении Генри Линкольна в тамплиеры. Но ходу рассказа кто-то из нас упомянул о Большой Гармонии.
– Да это было как раз на мой день рождения, – сказал Тони – Этот день мне запомнится навсегда. Незадолго до этого я общался с подругой Дженни, которая недавно приехала из Америки. Она научила меня создавать вихрь. Энергетический вихрь. Воронку взвихренной энергии. И вот на свой день рождения я провести эксперимент. Дело было под вечер, уже начинало темнеть. Я начал с вершины холма и прошелся по всей деревне. Не скажу, где конкретно, но я создал три вихря. Один из трех получился особенно удачным. Ну, так и место было особенное. Сначала в небе зажглись зарницы, а потом над деревней разразилась гроза. Самая настоящая гроза, с громами и молниями.
Было странно услышать такое от Тони. Хотя он был масоном и тамплиером, я всегда думал, что его больше интересует история, нежели мистика. Он как-то рассказывал, что почти всю жизнь проработал в компьютерных компаниях, в том числе и в IBM. «Я не верю в потусторонние силы, в привидения и призрачные голоса, – сказал он однажды. – Я верю в простую логику, в нули и единицы, в «да» и «нет», «истинно» и «ложно». По сравнению с Тони даже я мог считаться умеренным мистиком. Он же был из Манчестера, что тут еще говорить?!
– Да ну тебя, Тони. – Скэбис покачал головой. – Ты еще скажи, что бегал по улицам голый и гремел высушенными куриными костями или чем там гремят грозные колдуны.
– Да, я все понимаю, – ответил Тони. – Я бы сам не поверил, если бы не видел своими глазами. Но вихри – это еще не все…