— Понимаю. Ну что ж, не буду настаивать. У меня, признаться, время тоже ограничено — дежурю сегодня, к восьми на службу. Но в буфет я все-таки зайду, буфетчику кой-чего в Москве купил по его просьбе, надобно отдать. Прощайте, благодарю за компанию.
— И вам удачного дежурства. Честь имею.
Тараканов хотел зайти в буфет и для другой цели.
Его матушка питие хмельной жидкости, мягко говоря, не приветствовала, и обнаружение ею от сына запаха коньяка сулило исправляющему должность полицейского надзирателя множество неприятных разговоров. А в буфете можно было и щец похлебать, и чайку с баранками напиться, не осталось бы от запаха и следа.
Случайные попутчики пожали друг другу руки и разошлись.
2
Хорошего дежурства не получилось. Тихий обычно городок в эту ночь буквально сошел с ума. В трактире купца Голохвостова случилась драка с поножовщиной, на Большой Посадской загорелся дом, а в поле у подгородней деревни Козловка жена нашла хладное тело мужа-выпивохи. Тараканов за всю ночь так и не присел и не притронулся к заботливо собранному матерью узелку с ужином. На рапорте у исправника он едва стоял на ногах. Но быстро домой уйти не удалось. Порезанный в трактире Голохвостова мещанин Иванов скончался в городской больнице, и исправник потребовал сегодня же передать дознание и задержанного за это преступление крестьянина Богатищевской волости Ивлева судебному следователю. Написанный ночью на скорую руку протокол исправнику не понравился, и он заставил Тараканова его переделывать. Пока Тараканов писал протокол, акт дознания и сопроводительные письма, исправник куда-то уехал, вернулся только через два часа, потом долго проверял собранный надзирателем материал. Лишь в три часа дня Тараканов получил благоволение начальства убыть домой. Он так устал, что даже не стал обедать, разделся, рухнул на кровать и уснул прежде, чем его голова коснулась подушки.
— Вставай, Осип Григорьич, вставай!
Тараканову показалось, что спал он не более трех минут.
— А? Что?
— Вставай, ваше благородие, беда у нас стряслась, исправник срочно требует.
Обычно красное и довольное, лицо старшего городового Гладышева было до того бледным, что Тараканов сразу понял — беда настоящая.
— Что такое?
— Почту ограбили, Осип Григорьич, Ваську Богачева, стражника, прибили.
После назначения Тараканова на классную должность городовые, которые до этого с канцелярским служителем были запросто, стали называть новоиспеченного «их благородие» на «вы». Тараканов этому не препятствовал.
Получив первый раз свое новое, многократно увеличившееся жалование, Тараканов в ресторане отметил назначение на должность с классными чинами, а на следующий день велел Гладышеву собрать всех свободных городовых и прибыть вместе с ними к нему домой.
К приходу сослуживцев мать накрыла стол, главным украшением которого служила четвертная бутылка водки.
Когда гости расселись и налили рюмки, Тараканов поднялся и сказал:
— Я с вами, ребята, три года прослужил и надеюсь прослужить еще долго. А поскольку ничего плохого, окромя хорошего, я ни от кого от здесь присутствующих не видел, то должностью своей кичиться не намерен. Хоть я теперь и ваш начальник, но во фрунт передо мной становиться не надо. Если, конечно, рядом исправника нет. Поэтому давайте договоримся: когда мы на службе, то я вам — «вы» и «ваше благородие», а когда вне службы и не на публике, то — «ты» и Осип.
И другим, кого сегодня нет, об этом разговоре передайте. Договорились?
Городовые одобрительно загудели, угостились, но и после этого называть Тараканова по имени-отчеству не перестали, да и честь ему отдавали, как положено. И только некоторые из них, самые старые, позволяли себе в отсутствие обывателей и начальства обращаться к Тараканову на «ты».
Тараканов вскочил. Судя по темноте за окном, поспать ему удалось гораздо больше трех минут. Висевшие на стене ходики показывали половину седьмого.
— А кто грабил, много ли унесли?
— Не знаю я почти ничего. Я с поста сменился, шел в управление подчасить, прихожу, а там нет никого. Один писец Андрюшка сидит. Я у него спрашиваю, где народ. Ну ты Андрюшку-то знаешь, он и в нормальном состоянии двух слов связать не может, а тут совсем растерялся. Еле я от него добился, что почту ограбили и все наши там. Я бегом туда. Прибежал, народу — уйма. Кудревич из почты вышел, велел нашим толпу подальше отогнать, меня увидел и приказал за тобой бежать. Скажи, говорит, Тараканову, что разбойное нападение учинено, Богачев убит. Я и побег. Более ничего не знаю.
Слушая городового, Тараканов лихорадочно искал свой сюртук и не находил его.
— Мама, вы куда сюртук дели?
В комнату, вытирая полотенцем руки, зашла нестарая еще женщина.
— Я его прачке отдала, постирать. Она обещала завтра с утра принести, тебе же сегодня на службу не надо.
— Мама! Сколько раз я говорил, что могут быть экстренные случаи, что надо прежде спрашивать! В чем же мне теперь идти?
— Так надень спинжак папкин.
— «Спинжак»! Вы в своем ли уме? Где вы видели полицейского в «спинжаке»?
— Ты как же это с матерью разговариваешь, мерзавец? — Женщина уже было замахнулась на сына полотенцем, но в последнюю минуту, вспомнив про городового, одумалась. — Надевай спинжак. Под шинелью не увидит никто.
— А если снимать где шинель-то?
— А ты не сымай, так сиди, авось не упреешь.
Сказав это, женщина развернулась и ушла.
Надзиратель и городовой переглянулись.
— Вы и вправду пиджачок наденьте, Осип Григорьич, — переходя на «вы», сказал городовой. — Мамаша ваша права, под шинелью незаметно.
Центральная — Большая Московская улица, — делила город на две неравные части. Начиналась она у Оки, шла по городу более версты и затем плавно перетекала в Стрелецкую слободу, которая, в свою очередь, превращалась в Веневский тракт. Все уездные присутственные места, в том числе и почта, располагались на Большой Московской. От дома Тараканова до почтово-телеграфной конторы было не более трехсот саженей, но улица здесь так круто поднималась в горку, что, когда надзиратель и городовой остановились у почты, пот лил с них градом.
Несмотря на то что трое городовых то и дело «честью просили» народ разойтись, толпа у конторы меньше не становилась. Тараканов с трудом протиснулся сквозь ряды людей и открыл тяжелую дубовую дверь почты. Все имевшиеся в конторе лампы и свечи были снесены в большую операционную залу первого этажа и зажжены. Труп стражника лежал около решетки, отделявшей залу от помещения, занимаемого служащими. Стражник лежал вверх залитым кровью лицом, рядом валялись опрокинутый табурет и винтовка. Следователь Воротников диктовал письмоводителю протокол осмотра места происшествия, уже окончивший свою работу городской врач Смирнов сидел на стуле и с задумчивым видом курил сигару. Исправник ходил из угла в угол и вытирал обширную лысину огромным фуляровым платком. Увидев Тараканова, он бросился к нему.
— Осип Григорьевич, где вас черти носят!
— Так я же после дежурства, ваше высокоблагородие, вы же сами разрешили сегодня на службу не являться.
— Помолчите, пожалуйста, ради бога, вы разве не видите, что творится? Как можно на службу не являться, когда во вверенном вам городе людей убивают!
— Виноват! Я как узнал — бегом сюда.
— Мне ваши извинения ни к чему, принимайтесь работать.
— Слушаюсь.
Тараканов поднял прилавок перегородки и прошел на служебную половину залы. Там сидели несколько почтовых чиновников и помощник исправника Кудревич.
— Здравствуйте, Витольд Константинович.
— Здравствуйте, Осип Григорьевич. Давайте выйдем на воздух, покурим.
Полицейские вышли на задний двор конторы. Кудревич закурил.
— Вообще-то не я, а вы мне должны докладывать, но коль я сюда раньше вас явился, то я субординацию нарушу и вам про происшествие расскажу. Со слов господ почтовых служителей, картина выясняется следующая: присутствие, как вам, наверное, известно, у них после обеда начинается с пяти вечера. Сразу же после перерыва, в пять — десять минут шестого, в зал влетело четверо грабителей, все в надвинутых на глаза шапках и с бородами, а один еще и в очках с синими стеклами. В стражника выстрелили с порога, он только что и успел — с табуретки подняться. После этого один из грабителей поднял над головой бомбу и приказал чиновникам собрать все деньги в одну почтовую сумку и перекинуть ее через решетку. В случае сопротивления грозился бомбу взорвать. Но сопротивляться никто и не думал. Приказ был выполнен наилучшим образом — деньги собраны, сумка перекинута. Бомбист положил свою бомбу на прилавок и приказал никому не двигаться, заявив, что в случае ослушания бомба взорвется. После этого все разбойники покинули контору. Ограбление длилось не более пяти минут. Унесли же около пятидесяти тысяч. Взяли только деньги, ценные бумаги не трогали.