Он все еще боится, что она сыграет с ним какую-нибудь шутку, и боится также рассердить ее своими постоянными отказами. Поэтому он и не расспрашивает, в чем дело с этими кувшинами. Сейчас он даже не совсем уверен, что он их заказывал. Главное, он боится рассердить ее. Поэтому он придвигает ногою кувшины ближе к себе, словно об этом не стоит говорить даже.
— Ну, как, доволен ты? — спрашивает Моника совершенно естественным тоном.
Его бросает в жар от ее упорства и лжи.
— Доволен ты работой? — Она обернулась к нему и выражение лица у нее ласковое, — незаметно, чтобы она издевалась над ним.
У него такое ощущение, точно его поймали, уличили в уговоре с ней. Но он ни за что не хочет отказаться от этого безмолвного уговора — хотя и стыдится, так стыдится, что даже не может говорить. Глаза его теплятся благодарностью, которая давит его, не позволяет ему поднять глаз.
— А я недовольна тобой, — продолжает девушка легкомысленным тоном. — Ты остался мне должен. Во-первых, два поцелуя.
— Два? — вырывается у него.
— Значит, об одном ты знаешь? Это тот, который ты не принял, когда открыл мне замок и принес ящик.
Ему передается ее веселый тон. Вдруг все начинает казаться не таким опасным.
— Нет, — говорит он, — уже если кто остался должен этот поцелуй, так это ты, а не я.
— Это все равно. Если женщина остается должна поцелуи, значит мужчина упустил их. А потом тут еще есть второй поцелуй, насчет которого не может быть никакого спора. Я должна была его получить от тебя, когда помогла тебе вылезть из подвала. Помнишь? А вместо того я тебе его дала и ты даже не принял его. Значит, ты мне должен еще этот второй поцелуй.
«Как это все туманно — очень сложный казус», — мелькает у него насмешливая мысль. Никогда ему не приходило в голову, что о такой шалости, как поцелуй, можно размышлять и говорит с таким же глубокомыслием, как о каком-нибудь изречении в Талмуде. А ведь по этой части он силен.
Девушка перенесла борьбу в такую область, где он сильней ее. И вдруг он чувствует, что он в состоянии справиться с ней. В сознании, что она ничего не может ему сделать, он даже решается на ироническое замечание:
— Во всяком случае, речь может идти только об одном поцелуе.
— Почему?
— Потому что все поцелуи одинаковы.
И гордый своим превосходством, он смело и спокойно рассказывает ей историю о бедняке, который принес сыну своему одну вишенку и сказал: «Все остальные имеют такой же вкус». Он рассказывает так, как рассказывают у него дома. Весело покачивая головой, нараспев и растопырив пальцы; это подчеркивает острые словечки.
Когда он кончает свой рассказ, она щелкает его по носу.
«Вот тебе и похвала», — с изумлением думает он. Дома говорят обыкновенно в таких случаях «очень хорошо» или, что является еще лучшим знаком одобрения, сейчас же рассказывают другую подобного рода историю.
А эта дикая девчонка просто сует ему под нос два пальца — два ужасных пальца с когтями.
— Насчет вишен, — смеется она, — это, может быть, и так, но с поцелуями дело обстоит иначе, и это я тебе сейчас докажу.
— Каким образом? — неосторожно говорит он.
— Вот, например, первый поцелуй, который ты остался должен.
Она обхватила его. Он терпеливо принимает это как урок. Да, вот так целует мать вечером, когда он ложится спать.
— А вот второй поцелуй.
Он такой неожиданный, что Давид почти теряет сознание. Этому второму поцелую нет конца. Все тело ее устремилось к нему и целует его. Она сидит у него на коленях, прижалась к груди. Ему кажется, что она растекается по его лбу, по щекам. Нет возможности уйти от ее дыхания, которое, как аромат цветов, сливается с его собственным. И лицо ее вдруг стало таким бледным, торжественным, серьезным. Он едва узнает ее, когда она, наконец, отводит губы от его рта и снова начинает осыпать его бесчисленными поцелуями.
— Тебя лихорадит, — шепчет она ему в ухо, — ты дрожишь от холода. Подойди ближе ко мне!
Он уже не может, не хочет бежать. Он совсем обессилел. На глазах его выступили слезы, которые она стирает быстрыми поцелуями. Слезы снова появляются, и снова она их снимает своими поцелуями, словно прикладывает лекарство.
В течение нескольких минут она не произносит ни слова.
И вдруг, продолжая сидеть у него на коленях, она ударяет острым носком башмачка по кувшинам и говорит:
— Я выбрала кувшины, чтобы тебе не тяжело было нести.
Вот их молчаливый уговор!
У нее нет злых замыслов против него, слова ее звучат так тихо и так мелодично, как песня, которую она пела, когда он увидел ее в первый раз. У нее нет никаких дурных мыслей. Она подумала даже о том, чтобы ему не пришлось нести тяжелой ноши, если ее умно задуманный план увенчается успехом.