— Всего лишь? Деда, я ж ее знаю как облупленную. Не могла она только этим ограничиться.
— Ты прав, — кивнул дед. — Она задала мне пару вопросов и получила на них пару ответов. Не могу сказать, что была ими удовлетворена, но других у меня для нее не нашлось.
— Интригуешь, — домыв руки, Барни устало плюхнулся за стол. — И все-таки колись, о чем речь шла, иначе она мне эту же историю шиворот-навыворот преподнесет, а разбираться в ее фантазиях неохота.
— Что ж, изволь. Твоя мама аккуратно поинтересовалась состоянием моего здоровья, после чего перешла к вопросу о наследстве.
Медведева бросило в краску. Позорище какое! Дед, вообще-то, на погост не торопится и особых поводов для пессимизма не дает. Так с чего же такие грубые подкаты?
— Признаюсь, она сумела меня удивить. В своем стиле, разумеется, но все же, — продолжал тем временем Семен Степаныч. — Я сообщил ей давно известный факт, что все мое имущество достанется моему единственному внуку. Она же выдвинула встречный тезис, что если бы Михаил был жив, то стал бы первоочередным бенефициаром. И она в свою очередь надеется, что я учту этот факт и не забуду про вдову своего сына.
У донельзя вымотанного Барни витиеватые слова деда чуть снова не вызвали реальную головную боль. Надо сосредоточиться и сообразить, что к чему. Значит, все завязано на отца…
Секунд через сорок до Бориса дошло, чего же хотела мать. Ему стоило огромных усилий сдержаться и не сообщить на языке арго, что он думает обо всем этом. Остановило лишь то, что дед ханжой не был, но предпочитал по возможности обходиться без мата и ждал от внука того же.
— Решила попытаться для Риты с Костей кусок пирога урвать? А не жирно будет-то?
— Совершенно с тобой согласен, — кивнул Семен Степаныч. — Я был не столь экспрессивен, но смысл моего ответа сводился примерно к тому же. Ей, видишь ли, показалось, что мы с тобой оторвались от семьи. Можно сказать, чрезмерно потакаем собственным желаниям в ущерб остальным ее членам, иначе бы, к примеру, манго не покупали. Что под моим влиянием ты становишься закоренелым холостяком и эгоистом. Я дал ей выговориться, так что многого наслушался. Да не качай ты башкой, это куда смешнее, чем то, что по телевизору показывают. Практически готовый стендап вышел. А кто я такой, чтобы отказывать женщине в ее святом праве помечтать о несбыточном?
— И что же ты ей ответил-то? Уже прямо любопытство распирает.
— Сообщил, что с любовью отношусь ко всем детям, но родные по крови мне гораздо ближе всех прочих, которых я к тому же видел от силы раз десять за всю их жизнь. И к воспитанию которых я не имел вообще ни малейшего касательства. Плюс дополнил, что мой единственный внук отнюдь не эгоист и не одиночка, у него все впереди. А если родная мать искренне желает ему счастья, пусть хотя бы ненадолго оставит его в покое и перестанет теребить по поводу и без оного. На том и раскланялись.
— Прости, что тебе пришлось все это выслушать, — повинился Медведев. — Безумно стыдно, что она осмелилась сказать это тебе в лицо. Это я виноват…
— В чем? — перебил его Степаныч. — Только в том, что два человека когда-то встретились и вместе создали тебя? Так тебя на тот момент как сознательной единицы в природе не существовало. А что до прочего, не нами сказано, что сын за отца не отвечает. В твоем случае — за мать, но сути дела это не меняет. Так что, Боря, не трать серое вещество на ерунду, у тебя слишком светлая голова для темных мыслей. А про маменьку твою и ее хитрую философию я с самого начала все понимал. Но Миша ее выбрал, и этот выбор я уважал, особенно когда они подарили мне тебя. Поэтому не переживай понапрасну. Валидол мне после ее визита не потребовался, а остальное все чепуха, не стоящая нашего внимания. Лучше вон выпей чайку да ползи-ка спать. А то еле на ногах держишься после вашего фестиваля. Эх, где мои тридцать лет! Золотое время было. И на охоту смотаешься, и на рыбалку, и с женой на танцы, пока малыша бабушки-дедушки нянчат…
Подумав, Медведев совершил над собой еще одно усилие и принял душ. Вот теперь точно полный порядок, к команде «отбой» готов.
Вопреки надеждам, быстро уснуть не получилось. Барни ворочался с боку на бок и поневоле вспоминал свои ночевки на фестивале. Во вторую ночь он, смежив веки, уже совершенно сознательно вызвал нужное сновидение, но вот же странная штука, почему-то Медведев вдруг оказался не там, где собирался, а ярусом выше, а когда нашел нужную лестницу вниз, ее крест-накрест перегораживала пластиковая красно-белая лента, к которой был приторочен лист формата А4. На листе явно наспех было выведено корявым почерком: «Вход запрещен». Борис с легкостью нырнул под ленту, но тут появился охранник и поинтересовался: