Полицейский заколебался, но я одарил его самой безмятежной улыбкой. Пока они не передумали, взял камеру, покрутил, постучал то тут, то там.
– Ага! Вот она! Сейчас, сейчас… Ой! Уронил!
Катушка с пленкой покатилась по причалу. Старик с криком кинулся за ней, но она нырнула в Атлантический океан.
– Страшно извиняюсь. Простите, сэр. – Я с самым сокрушенным видом вернул старику камеру.
Джордж Хронос схватил меня за ворот:
– Да кто ты вообще такой?
Я улыбнулся во все тридцать два зуба:
– Друг вашей сестры. Помните ее?
Он еще крепче сжал в кулаке ткань моей единственной хорошей рубашки. Вблизи Джордж выглядел лет на десять старше Тристы, хотя родился всего на пару лет раньше нее.
Наконец он отпустил меня, толкнув в грудь:
– А ну проваливай!
– Я тоже был рад познакомиться! – крикнул я через плечо. Триста схватила меня под руку и потащила прочь.
На прощание Роджер поднял средний палец, и мы не спеша удалились.
– Ты и вправду уничтожил фотографии?
– Нет конечно. – Я похлопал друзей по спине. – Надеюсь, вам были не слишком дороги те нелепые портреты, которые мы засняли в Филадельфии.
Триста ухмыльнулась:
– Значит, ты оставил пленку старика в камере?
– Умница, Джеймо. – Роджер взъерошил мне волосы. – Пойдем.
Мы продолжили путь по набережной, петляя между компаниями пляшущих туристов.
Прелестный, прелестный остров Шарман. Я запрокинул голову к обсидиановому небу и полной грудью вдохнул воздух, напоенный магией. Звезды словно завертелись вокруг меня, все быстрее и быстрее. Может быть, кружился весь Шарман. А может, у меня голова шла кругом.
Я сделал еще шаг и…
На меня с разбегу налетела Триста, и мы оба кубарем покатились по земле.
Где-то совсем рядом раздался оглушительный треск. Я обернулся – в лужах янтарной жидкости плавали щепки и осколки расписного фарфора. С корабля сорвался и упал тяжеленный ящик. Туда, где я только что стоял. На то самое место.
Меня бы раздавило в лепешку.
Люди кричали, заслоняясь от летящих обломков. Сквозь толпу, самодовольно ухмыляясь, не спеша удалялся Джордж Хронос.
– Ты цел?
Щепки и осколки покачивались на волнах. Крылья фарфоровых ангелочков. Разбитые. Святые отцы в приюте охотно поведали бы другим мальчишкам, как Бог наказал меня за мои грехи. Смертью от херувимов. И где – на Шармане.
Надо мной склонился Роджер. Я оцепенело кивнул.
– Он жив! – Роджер, артист до мозга костей, воздел руки к небу, и публика зааплодировала.
А Триста побелела как полотно.
– Этот ящик… Он тебя раздавил. Ты погиб.
Погиб?
Она склонилась над водой, и ее стошнило. Мы с Роджером держали ее за плечи. На Шармане даже рвота была красочной.
Роджер уставился на Тристу разинув рот.
– Ты путешествовала?
Еле заметный кивок.
– Это гораздо труднее, когда ты пьяна в стельку. – Она отстранилась от нас, тяжело дыша, привалилась к причальной тумбе.
«Ты погиб».
Я всегда знал, что Триста умеет путешествовать во времени, но ни разу не видел, как она это делает. Она это терпеть не могла. Не любила ощущение головокружения, которое накатывало в момент высадки в прошлом. Злилась, что не может вернуться в настоящее. А больше всего ненавидела цену своей магии: при каждом перемещении в прошлое на любой отрезок времени Хронос сокращал свою жизнь на стократную длину этого отрезка. Старел, покрывался ранними морщинами. Хочешь заново прожить один день – состаришься на сто дней. Вернешься на один год – станешь старше на сто лет, а это мгновенная смерть.
Триста вгляделась в свои дрожащие руки.
– Я выгляжу постаревшей?
– Нет, скорее так, словно всю ночь не спала. – Роджер помог ей подняться. – Насколько далеко ты вернулась?
– Кажется, всего на минуту назад. – Она судорожно вздохнула, лицо все еще было бледным. – Боже мой. Одно неверное движение – и я бы сократила свою жизнь на несколько лет.
Если Триста ради моего спасения заново прожила всего одну минуту, значит, она будет дышать, смеяться, любить на сто минут меньше. Из-за меня.
– Спасибо тебе. – Я обнял Тристу, и впервые в жизни она не стала кривить лицо и закатывать глаза.
– У тебя весь пиджак порван. – Она уткнулась мне в плечо, и голос прозвучал глухо.
– Ну и пусть. Зато меня не раздавило в лепешку.
Роджер поднял разбитого херувимчика и показал нам.
– Узнаёте?
Триста вынырнула из моих объятий и взяла статуэтку. Снизу был нарисован черный бриллиант. Внутри него изящные стрелки часов показывали на девять и двенадцать.