Шония настойчиво вызывал на разговор… а мне легче было отмолчаться. Говорила с ним только по необходимости. Тогда он пригрозил отстранить от операций и вот тут был абсолютно прав — давно пора. Но до этого не дошло и меня просто вытурили на месяц в отпуск. Шеф сам, буквально за ручку отбуксировал меня в туристическое агентство и сам же купил путевку в «Ладожскую усадьбу» с экскурсией на Валаам и конными путешествиями. Он отдыхал там с семьей и как-то рассказывал, а я громко завидовала.
— Поедешь, — почти рявкнул, — развеешься и подышишь.
— Поеду, даже поздней осенью, — согласилась я, — а деньги в два приема верну — ненавижу кредиты.
— Осень — не страшно, там всегда красиво, только одевайся теплее, — недоверчиво присматривался он ко мне.
И зря — я правда решила поехать. Зачем от такого отказываться?
Отработав последний день, попрощалась со всеми, еще раз пообещала вернуть деньги за путевку и поплелась домой. Назавтра решимость испарилась. Собирала себя — нехотя, через силу. Смогла… и честно поехала за билетами. Даже купила их, а на обратном пути увидела своего Серёжку… и животик. Последняя капля? Наверное…
И всё. Телефон я отключила, к двери не подходила. Все знали, что я уехала. За пару недель нехотя, по крошке подъела все, что еще оставалось в холодильнике. Будто и жила, но и не жила уже, вяло шаркая тапками по квартире, вылёживая днями и глядя в потолок… Слезы текли просто так, потому что никто не видит и теперь можно — я уже не сильная. Надоело. Или не могу больше. Но ничего у меня не болело и душу на части не рвало. Больше того — казалось, что я совсем разучилась чувствовать. Ненормально, конечно, но существовать в таком формате оказалось намного легче, чем месяцами держать лицо и делать вид…
Не включала свет, потом перестала есть — не хотелось, спала короткими урывками и сон этот уже мало отличался от обморока. Иногда мылась через силу и пила воду, потом и это перестала… слез не стало… Я до сих пор не знаю точно, что это было и почему силы вот так сразу кончились? И только на депрессию списывать, оно тоже… не совсем то. Все-таки странно — будто и соображала, что происходит… и все равно! Все равно было в разы легче — я отпустила себя и решила, что это и есть самый лучший выход. Это свобода. И поплыла по течению. А потом все закончилось. Я весь год потихоньку к этому шла. Как-то все одно к одному…
Сейчас я смотрела на все иначе и сделала бы все не так, но что уж теперь?
За всеми этими воспоминаниями и мыслями остальное время в дороге пролетело незаметно. Или протащилось. Скорость передвижения здесь просто убивала. Я целый год привыкала и все никак не могла настроиться на полусонный ритм жизни, подробные разговоры, ставшие просто громадными расстояния…
Слишком сильными были контрасты. Жизнь здесь казалась тягучей, как патока, а еще бессмысленной, ненаполненной. Но я уже пытаюсь что-то изменить.
— Мы на месте, — оглянулся на меня Гаррель и первый раз улыбнулся. Прокуренные усы топорщились, разбежались от глаз морщинки… и паричок этот в муке. Приятный дядька… сонно улыбнулась я в ответ и чуть отодвинулась в сторону, выглядывая из-за мужских спин, чтобы увидеть, что там впереди — в просвете между деревьями.
Глава 6
Военный лагерь оказался интересным местом. Я ожидала увидеть чисто поле, огороженное редутами, то есть земляными валами со рвом перед ними, а внутри или палатки, или сооружения поосновательнее, потому что было слово «домик».
И редут был. Во всяком случае, с той стороны, откуда мы подъехали. Проход через него охранялся здоровыми мужиками в форме. Гаррель коротко и недовольно буркнул что-то, и телега проехала дальше — на территорию лагеря и под свод дубовой рощи. Не очень большая, может насаженная когда-то культурным порядком, она приняла под себя людей, лошадей, навесы и палатки — большие, человек на десять и одиночные, но тоже высокие.
Палаток было много. Дальше, за дубами и в постепенно надвигающихся сумерках их колличество только угадывалось. В такую палатку можно было свободно войти не нагибаясь, и напоминали они огромных серых раскорячившихся лягушек.
Я помалкивала и осматривалась — по лагерю ходили люди в знакомой уже форме, из-за деревьев слышалось лошадиное ржание, вблизи — грубые мужские голоса. Кое-где ярко горели костры — огонь всегда ярче в подступающей темноте. А она уже подступала, а я… я просто финишировала.