— Тогда набор хирургических инструментов. Я где-то слышала — их можно дорого продать, если знать — кому, — решилась я, вспомнив иллюстрацию из учебника по истории медицины: — Я выбираю Бургундию и обещаю, что слова никому не скажу о вашей семье. И вас прошу… вы тоже забудете обо мне, мсье Астор. Пообещайте.
— Грязная мелкая пичужка, — скалился старик и тер руки: — Ножи вам… мадам? Дура…
Еще месяц я жила на притоке Луары в Анжу. Месяц он ездил и морально измывался, пока узаконил свои права на наследство.
— Можно оставить вас приживалкой… мадам. И мой сын станет таскать вас по чуланам… но Бригитта будет нервничать и может скинуть. Пускай вас таскают бургундцы, хе-хе… когда все ножички вы уже проедите.
Меня спасала предельная, максимальная вежливость. Я упражнялась в куртуазном словоблудии, засирая ему мозг вычурными оборотами и демонстрируя покорность. И, в конце концов, он просто устал от меня — бесполезной, слабой и никчемной. Злой мужик. Но далеко не дурак. Иногда ему надоедало ёрничать и злиться и тянуло просто поговорить, тогда он рассказывал об Америке и хвастался славным родом дю Белли.
Свою награду за этот месяц выдержки и притворства я получила. И выклянчила слово чести, а потом и маленький сундучок с хирургическим инструментарием. Жером отвез меня на остановку дилижансов и усадил в первый же проходящий — почтовый. Адрес был в кармане, личные бумаги в одном из баулов с вещами Маритт.
Сейчас можно достать этот набор скальпелей… а дальше воображение отказывалось работать! Самоубийство не вписывалось в теперешний настрой, в мою злость и даже ненависть, которую я сейчас чувствовала к Франции, французам, себе и жизни в целом! Я отчаялась, озлобилась, остервенела! И собралась в Россию. Но сначала в то место, куда и должна была — дом Жерома, который он обменял на охотничий домик. С хорошей доплатой, естественно.
— Он доплатит вам украденными у семьи дю Белли деньгами — вашими же, мсье, — глупо хихикала я, прикрывая рот ладошкой.
— Женщины глупы, — презрительно отвечал старик, — стал бы я держать управляющего, который не умеет видеть выгоду! Увидел для себя, увидит и мою, когда окажется привязан к месту. Выпорю разок…
Мне хотелось, чтобы Жером опять подслушивал и услышал и это тоже. Так… просто из вредности.
Когда я вышла из домика, где с приключениями ночевала, слез уже не было. Остались презрение и гадливость к окружающим и окружающему. Дубы больше не впечатляли, уважения к военной профессии не было… и какого, спрашивается, я сразу не сообразила про Россию? Где-то в районе Курска, может и дико далеко отсюда, но запросто могли жить мелкопоместные дворяне Рохлины — мои далекие предки, получившие боярство и земельный надел на окраине русских земель еще во времена Ивана Грозного.
Про Россию можно смело расспрашивать, подозрений это не вызовет.
Возле моей двери стоял часовой. Он…? Рука сама потянулась к скальпелю, надежно привязанному веревочкой и спрятанному в складках юбки. Нет, не то — торжествующего мужского взгляда не наблюдалось. Скорее, немного виноватый и любопытствующий. И запах… крепкого и терпкого запаха желудей, хвои и жимолости, который стоял ночью в домике, тоже не чувствовалось. Спросить — кто именно этой ночью… имел меня, мягко говоря? Быстро и грубо, как проститутку… по мимолетным ощущениям то ли сна, то ли яви. Не останься следов, я бы вообще не была уверена, что что-то было. Нет… спрашивать я не стала, тут не важно — кто. Мразь и мразь себе…
От часового пахло ружейной смазкой, дешевым мылом и чем-то еще… Скорее всего так пахнут все нижние чины. Гаррель был начальством, но и он духами не пользовался. Значит, кто-то повыше и побогаче — офицер? Его не смог ослушаться часовой и это все объясняло. Тем противнее и мерзотнее. Офицерство предполагало дворянство. И честь… какую-никакую. И тут уже рухнули последние воздушные замки в моей голове.
Нужно было увидеть Дешама. И выяснить с его помощью, где можно нормально помыться и поесть. И попить тоже — фляжки воды от Гарреля на все не хватило. Учитывая увлечение доктора трудами Авиценны, я уверена была, что общий язык мы найдем. Поем, вымоюсь по-людски и уеду… на хрен отсюда. А они даже не узнают, что потеряли в моем лице… понятие о стерилизации, как минимум.
— Проводите меня в лазарет, — отстраненно велела я солдату. Или не солдату? Слово более позднее. И было ли у меня право вот так командовать, я тоже не знала. Сейчас как-то ровно было и на это тоже. Откажется — найду сама.