Как же Владимиру Кирилловичу не радоваться жизни и не быть довольном самим собой?
И все–таки сомнения точили сердце Винниченко.
Впрочем, не сомнения, а именно эти самые… украинцы–пролетарии. Вовсе не так, как предполагалось, обернулось дело с «рабочим пополнением» Центральной рады.
Ну что вы поделаете с этими пролетариями! В парламентскую жизнь они действительно немедленно включились. Активно выступают на заседаниях Центральной рады и предъявляют свои настойчивые требования. Но с чем выступают и чего требуют? Они заявляют, что Центральная рада на местах не пользуется авторитетом. Говорят: настало время указать место буржуазии — пусть и своей, украинской. И вообще, не лучше ли эксплуатированным всей бывшей Российской империи действовать сообща против наступления эксплуататоров? А посему — не следует ли все–таки требовать власти Советов на местах, землю отдать крестьянам и прекратить к чертовой матери империалистическую резню?.. А о возрождении нации, о проблемах национальной государственности и вообще о национальных делах они ничего вразумительного, собственно говоря, не говорят…
Ну как же лидеру возрождения нации не впасть в состояние депрессии?
Вот возьмет Владимир Кириллович и плюнет на всю эту чертову политику. Возьмет и в самом, деле подастся в демиссию. Пускай тогда делают революцию и строят государство — без него…
Винниченко печально поглядел на свой письменный стол в углу у окна. Листы бумаги лежали на столе приготовленные, всегда готовые и сверкали своей белой, непорочной чистотой. Девственно чистые!..
Сесть бы, взять перо и писать. Например, пьесу. Владимир Кириллович уже и сюжетик подхватил. И название придумал: «Между двух сил». А вот времени, чтобы сесть за работу, нет!.. Писателю некогда писать! Можете вы себе такое представить? Кто же он тогда такой — писатель или политик? Вольный художник или невольник… революции?
Проклятая вечная раздвоенность!.. Кто это был вечно раздвоен? Ах, Гамлет! Что же, неплохой литературный прототип. А в политике — Плеханов. Тоже неплохая реминисценция.
Ведь в городе забастовка! Все равно деятельность государственного аппарата парализована. По воле пролетариата. А он разве не претендует быть выразителем чаяний пролетариата украинского? Вот возьмет и тоже забастует — из солидарности. Объявит здесь, в своей комнате, забастовку, хотя бы итальянскую. По–украински это — показывать кукиш в кармане.
А! Пропади они все пропадом! Вот присядет на часок и попишет малость. У него же инфлюэнца и мизантропия. А в момент приступа инфлюэнцы, то бишь — мизантропии, ему пишется особенно хорошо…
Понемногу Винниченко начал успокаиваться. Он снова был доволен самим собой и радовался жизни. В конце концов, кто же, как не он, и является автором такой формулы отношения к жизни: жить в каждую минуту нужно так, словно в следующую минуту ты должен умереть…
7
А гимназист Флегонт Босняцкий бежал что было духу. Общегородская забастовка пролетариата! Подобное случалось первый раз в его жизни. Впрочем, и революция была в его жизни тоже только в первый раз! Сначала она прошла как–то словно бы сторонкой — гимназист Босняцкий был как раз озабочен подготовкой к переходным экзаменам из седьмого в восьмой класс. Но теперь каникулы, и он должен быть в самом водовороте событий! И принимать в них непосредственное участие! Тем паче, что его закадычные, с детских лет, друзья Данила и Харитон действовали уже именно там, в водовороте! Ах, черти, — раньше него и его не предупредив, стали уже революционерами: записались в первый па весь город красногвардейский арсенальский отряд! И им даже выдали австрийские карабины и по одной обойме патронов на брата!
Флегонт бежал. Сердце его учащенно билось — и от быстрого бега, и от возбуждения, и от зависти и обиды. Он так и скажет Даниле с Харитоном: что это вы, хлопцы? Подлецы вы! Разве так водится между друзьями? А потом пойдет прямо в завком, к товарищу Иванову, и скажет: запишите и меня, я тоже пойду за пролетарское дело! Вы не смотрите, что я гимназист, я всей душой с проклятьем заклейменным, я — революционер, не имеет значения, что не принадлежу еще ни к какой из революционных партий. Разве на баррикады Парижской коммуны вместе с пролетариями не вышли в первых рядах Домбровский, Делеклюз, Потье и другие якобинцы? И сам друг народа — Марат? Ах, нет! Марат и якобинцы — это же, кажется, из другой, предыдущей, французской революции… Но это не имеет значении — он, Флегонт, все равно против всех тьеров и прочих палачей! Он так и скажет: «Запишите и меня в красногвардейцы, дайте карабин и обойму патронов: я — друг народа!»