— Очень разумно! — одобрил генерал. И сразу же любезно улыбнулся Петлюре. Это была первая улыбка верховного за все время разговора, и на тонких губах Корнилова, на его скуластом, плотно обтянутом пергаментной кожей лице она чем–то напоминала вспышку молнии, сверкнувшей где–то далеко–далеко, за горизонтом. — Вашим представителям, видимо, приятно будет встретить в Москве во время совещания… украинские части, которые прибудут туда с фронта. Конечно, — добавил Корнилов, — украинские части будут среди иных национальных формирований — польских, кавказских инородцев… Герцог! Есть уже сведения о Дикой дивизии?
— Так точно, ваше высокопревосходительство. Она следует в распоряжение генерала Крымова.
— Так вот, Симон Васильевич, — заговорил Корнилов уже совсем по–дружески, — надеюсь, вы понимаете, что демонстрация поддержки Государственного совещания силами украинских частей, как и вообще помощь в деле доведения войны до победного конца, послужат залогом и… успеха всяких малоро… украинских… претензий относительно… гм… самоопределения, конечно, когда война победоносно завершиться! — И снова, уже второй раз, лицо Корнилова озарилось отблеском далекой молнии–улыбки. — Хочу, чтобы вы с предельной точностью поняли меня. Я убежден в том, что формирование национальных частей даст возможность возвратить армии большое количество солдат из числа двух миллионов дезертиров — украинских, польских э сэтэра. Надеюсь также, что на фронте в солдатской массе, распропагандированной и сбитой с толку разными агитаторами, — глаза Корнилова сверкнули уже не ясной улыбкой, а темной печалью, — во всей армии, которая за очень короткий срок может превратиться в кучу дерьма, ваши национальные формирования, воспламененные, так сказать, священным огнем патриотизма, пускай и своего шовинистического патриотизма, — вызовут животворный процесс, станут, так сказать, цементирующим элементом и тем самым возвратят — подчеркиваю — всей армии ее утраченную боеспособность и доблесть. — Теперь Корнилов говорил, акцентируя отдельные фразы ударами тонких пальцев по крышке портсигара, лежавшего перед ним. — Вы поняли меня? Молодое вино в старых мехах! — Он вдруг засмеялся, засмеялся громко — впервые за время беседы, — и это был неожиданный, короткий и сухой, словно чахоточный кашель, невеселый смех. — Конечно, молодое вино долго не удержать в старых мехах, и потому войну нужно кончать как можно скорее! И это уже будет зависеть от нас с вами, Симон Васильевич; подчеркиваю — от вас тоже! Вы должны поднять высоко возрожденный живой водой национальных настроений боевой дух наших славных… гм… запорожцев и гайдамаков.
Корнилов смотрел Петлюре прямо в глаза, и во взгляде его горела ненависть — лютая, свирепая и безграничная.
Этот, почти материализованный и острый, как кончик осколка разбитого стекла, взгляд жгучей ненависти стоял между ними какую–то минуту. Это был взгляд сановника императорского двора, аристократа духа и крови — на кобыштанского голодранца, родившегося с краюхой черного ржаного хлеба у голодного рта, однако уже тогда, сызмальства, охваченного безумной жаждой выйти в люди, дорваться до власти. Этот взгляд неугасимой ненависти разделял их навсегда, но и связывал их неразрывными узами дружбы — ныне.
Словно бы заслоняясь от убийственного взгляда генерала, Петлюра промолвил сдержанно, однако многозначительно:
— Смею обратить ваше внимание, ваше высокопревосходительство, что мы боремся за соборную Украину, то есть за присоединение и австрийской Украины, Галиции, ваше высокопревосходительство!
— Конечно, конечно, — небрежно кивнул Корнилов. — Прошу вас, курите!
— Благодарю, ваше высокопревосходительство!
Петлюра уже окончательно освоился. Теперь он чувствовал себя совершенно спокойно и уверенно. Что ж, в конце концов, каждая палка имеет лишь два конца. Если воинские части Центральной рады помогут довести войну до победы, да при этом еще по дороге на Украину, где–то в Петрограде или в Москве, подадут помощь при подавлении каких–то там крамольных элементов, — это будет весьма «сходная цена» за признание притязаний Центральной рады. Таков был один конец упомянутой палки. А другой? Отзывая сейчас с фронта украинские и другие национальные части — именно те части, которые только и держали теперь позиции, главнокомандующий тем самым обессиливал армию и, если хотите, даже словно бы… содействовал победе вражеского, австро–немецкого блока. Вот это и был другой конец палки. И оба конца, таким образом, били в одну цель для Центральной рады: любой ценой, при помощи любой силы, непременно создать украинское государство! Пускай даже и под началом той силы, которая победит.