— Товарищи!.. Казатином, овладели., восставшие казатинские железнодорожники. Казатин, товарищи, наш!..
Телеграфист выкрикнул это и заплакал.
У Иванова кругом пошла голова. Казатин наш, значит, до Казатина не надо идти с боем; садись в эшелоны — и через час там! Путь на Киев становился вдвое короче!.. Всего ведь сотня верст до Киева!.. Боже мой, еще целых сто верст в боях с бешено сопротивляющимся противником…
Иванов соскочил с трибуны. Где командиры Кексгольмского, Литовского и Волынского полков? Где представители штаба корпуса? Где члены ревкома?.. Пускай уж винничане сами радуются, сами налаживают и советскую власть на местах, a ему, Иванову, надо в Казатин… Ты — начальник станции? Паровоз мне! Ну, пускай — дрезину!.. Что, лучше бронепоездом? А ты кто такой?, Ах, командир гвардейского бронепоезда! Друг, браток, товарищ дорогой, так ты ж мне сейчас как раз и нужен!.. Полки погрузятся в эшелоны, а мы с тобой — вперед! Через час будем в Казатине! Неужто целых полтора часа?..
Верхом, первый раз в жизни на лошади, Иванов галопом прискакал на станцию. Еще несколько минут — и бронепоезд гвардейцев двинулся… Под Кексгольмский полк еще только подавали порожняк, а гвардейский бронепоезд уже пролетал не останавливаясь станции и разъезды.
Иванов ехал в будке машиниста. Поддай пару, друг, браток!.. Жару? Огня?.. Иванов схватил лопату и с кочегаром в четыре руки стал подбрасывать в топку уголь… Хватит, хватит — слишком много, собьешь огонь!.. Иванов бросил лопату, поднял броневой люк над окошком машиниста и устремил взгляд вперед.
Телеграфные столби, шеренги тополей, будка, переезд, над посадками защитной полосы кружит воронье, опять — переезд, будка, промелькнула какая–то станцийка. Бронепоезд гудел, гремел, бренчал и лязгал всей своей броней. Где же Казатин? Скоро ли этот чертов, милый, проклятый, героический, дорогой Казатин?!
Морозный ветер точно осколками стекла кидал в лицо. Иванов и не чувствовал. Думал: казатинские железнодорожники пускай держат надежную оборону — на случай внезапного удара с флангов. Ведь справа, в Ружине и Вчерайшем, еще гайдамаки. Да и слева, в Бердичеве, тоже. А гвардейцы по железной дороге — колонной на Попельню. Может, удастся еще до вечера, еще сегодня?.. Тогда завтра — Фастов. И завтра же — непременно не позднее чем завтра — на Киев!.. Ах, если бы можно было еще сегодня. Ведь завтра уже шестой день. Что там, как там в «Арсенале», в Киеве?..
Нет, кейсгольмцы пусть наступают, а он, Иванов, уговорит командира бронепоезда вырваться вперед! Прямо в расположение врага. Взять Попельню с наскока. Или хотя бы посеять панику. Подоспеют кексгольмцы — и бронепоезд снова вырвется вперед. И тогда можно попасть в Киев еще сегодня, к концу дня или хотя бы вечером.
Иванов смотрел на часы, поглядывал на небо. Солнце клонилось к закату. Часы покалывали: пять. Черт! Дни уже стали больше, зима на мороз, солнце на лето, но все ж таки он еще слишком короткий, зимний день. Ну и пускай! А разве нельзя ночью? Ночью поднимется еще большая паника…
Только бы нигде не взорвали колею…
Господи! Как же медленно движется поезд!.. Сколько? Сорок верст? Предел для тяжелого бронепоезда?.. Друг, брат, товарищ, давай за предел, давай за все пределы; надо же поспеть киевлянам на помощь!
2
Итак, шел шестой день восстания — пятый день осады.
Памятников этому дню в Киеве три: выщербленные пулями стены «Арсенала»; пулемет «гочкис» на пьедестала напротив — из него арсенальцы выпустили свой последний патрон; могила на круче над Днепром — чтоб были видно, было слышно, как ревет могучий.
Сегодня для истории ясно, какая тогда была совершена ошибка. Но тогда это не было ошибкой — то было великое и величественное историческое деяние. Безрассудство? Может быть. Но то было мужество борцов революции. Слепой энтузиазм? Нет. То была железная непреклонность революционеров. Не склоним головы перед врагом — нет! Не сложим оружия, поднятого за рабочее дело! Здесь — в «Арсенале», там — по всему Киеву, по всей Украине: за мировую социалистическую революцию! На арену истории выступил новый класс — и отныне он будет вершить судьбы мира! Это — мы, Власть — нам!
А ошибка, трагическая ошибка, состояла вот в чем.
Делегация, посланная арсенальцами для переговоров, так и не вернулась. Никто никогда не увидел больше товарищей, не услышал о них ничего. Неведомо где истлели их кости.
Арсенальцы согласились на перемирие, для того чтобы подсобраться с силами. Но и националисты не лыком были шиты. Они и предложили перемирие, и затягивали переговоры, чтоб склонить чашу весов на свою сторону. Из осаждавших «Арсенал» отрядов они сняли добрых три четверти и бросили их против других районов. План операции разрабатывали опытные военные специалисты. В штабе нового — теперь, после объявления самостийности УНР, — «министра войны», украинского социал–демократа Порша работали боевые генералы русской армии, штабисты ставки Юго–Западного фронта, военные советники союзной французской армии. Расчет был такой: подавить сопротивление других районов, сбить их наступательный порыв, а не то и вовсе ликвидировать очаги мятежа и тогда всеми концентрированными силами, да еще с помощью идущего из–за Днепра Петлюры с «черными гайдамаками», обрушиться на опорный пункт восстания «Арсенал». И окончательно погасить пламя, весь пожар…