— Закладывай вторую, сучий сын! — завопил Боженко. — Закладывай, говорю — у меня настроение!..
Двое или трое гайдамаков ушли подрубленные: не рассчитывали — привыкли уже, что на каждом углу их ждет только короткая очередь.
Яма выкопана: сверху земля промерзла, дальше дышала влагой — оттепель давала себя знать, в глубине сыпучий песок.
Втроем они уложили тело поручика Драгомирецкого с Рыбальской улицы в его последнее пристанище на Бульонной. У могилы Боженко поцеловал Ростислава в лоб и снова заплакал: Василий Назарович всегда был на слезу слаб. Втроем они поскорее стали засыпать тело боевого товарища глиной и песком. Гайдамацкие пули секли голые кусты сирени над их головой.
Вот и сравняли. Не надо холмика! Еще увидят гайдамацкие басурманы — разроют и надругаются. Боженко разровнял землю, притоптал сапогами и еще раз пустил слезу: на теле боевого друга топчется — до чего эти нехристи людей довели!.. Сверху еще присыпал, снежком, словно так и было.
Лента в пулемете уже подходила к концу: оставалось несколько патронов. Пулеметчики оглядывались на Боженко за домом, давали коротенькую очередь — два–три патрона, обрывали и снова оглядывались.
Прозоровские хлопцы уже бежали в сад, чтобы скорее проскочить на Батыевку, а там — и железная дорога, там свои…
Боженко тоже метнулся было за хлопцами, но вдруг остановился и повернул назад. Над притоптанной, засыпанной снегом могилой он остановился и снял шапку: почтить память дорогого бойца. И вдруг Василию Назаровичу захотелось сказать слово. Пускай пулемет уже замолк и пулеметчики тащат свою машинку в кусты! Пускай все ближе чертовы гайдамаки! А он таки скажет над славным хлопчиком Ростиком воинское слово. И Боженко сказал, роняя слезу себе под ноги, грозя кулаком в ту сторону, откуда уже подкрадывались гайдамаки, услышав, что пулемет замолк.
— Ростик! Товарищ мой, начальник штаба! — кричал Боженко, чуть не надрываясь… потому что гремела стрельба, а ведь он хотел, чтобы слышали все, чтоб услышал весь свет. — Не наш ты, Ростислав сын Гервасиевич! А пошел–таки с нами, значит — наш, матери ихней буржуйской и петлюровской черт!
Василий Назарович хотел еще сказать, но говорить ему над гробом раньше не доводилось, и он не знал — что. Макнул рукой и надел шапку.
— Мир праху твоему, славная интеллигенция, которая с пролетариатом! В сердце у меня останешься! Во!.. — Василий Назарович погромил еще кулаком гайдамакам: они уже бежали со штыками наперевес, и только домишко, его родной домишко, был теперь между ними и Боженко. — Мир — хижинам! Война — дворцам! — крикнул еще Василий Назарович полным голосом, просто так, в никуда, а потом — своим хлопцам, что друг за другом выбирались из садика через забор на Батыеву: — На Демиевку ударили, хлопцы, на Демиевку! Бери левее: там как раз бой гремит!
2
Иванов сидел в ревкоме — на Жилянской.
Горе сломило его.
Не успел! Не успел! Не успел!
Только эти слова, и стучали в мозгу: не успели!
«Арсенал» пал! «Арсенала» нет! Пали — зарубленные и расстрелянные — товарищи! А он не с ними — не пал, не зарублен, не расстрелян!
Иванов вскочил и бросился к двери.
Куда?
Товарищи задержали и снова усадили его.
Андрей Васильевич обхватил руками голову, склонился лицом к столу:
— Не успел!.. Не успел!.. Не успел…
В тяжелых боях с главными силами заслона Скоропадского Кексгольмский полк застрял под Фастовым. Иванов снова ринулся на бронепоезде вперед. Пробился до Мотовиловки. Но под Боровой навстречу вышел бронепоезд гайдамаков, башни гвардейского бронепоезда гайдамаки заклинили. Потеряв артиллерийское вооружение, гвардейский бронепоезд дал задний ход опять к Мотовиловке. Но колею позади него под Малой Снетинкой гайдамаки уже успели взорвать. Бронепоезд, отстреливаясь из пулеметов, метался взад и вперед на отрезке в полверсты. Боеприпас кончился, да и в бортах уже зияло несколько пробоин, потом прострелили и паровозный котел. В тучах пара со свистом и спуская последнее дыхание, паровоз затих. Гайдамаки пошли в рукопашную. Экипаж бронепоезда — полтора десятка гвардейцев, оставшихся в живых, — отходил с Ивановым по оголенной оттепелью вязкой и клейкой пашне, опять же на Мотовиловку. Пробились под Васильковом. Пробрались в Боярку. Темная ночь благоприятствовала им. За Бояркой наконец встретили отряд жилянских железнодорожников…
И вот Иванов в ревкоме. Здесь городской штаб восстания. Но к «Арсеналу» уже не пройти. «Арсенала» нет…
Нет!
Иванов снова метнулся к двери. Все равно — в «Арсенал»! Сколотить поскорее группу бойцов, кто еще здесь есть поблизости живой. Нету живых — пойдет один: вот так, с пистолетом в руках. Выбить мерзавцев! Освободить «Арсенал»! Спасти товарищей, если они еще в живых!..