Пожалуй, никогда еще Юрий Пятаков не был столь… неприятен Евгении Богдановне, как в эту минуту. Неужели правда, что было все так — душа в душу, одинаково для обоих, нераздельно в мыслях и чувствах? Неужели правда, что она… любила его?..
Нет, нет! Он не беспринципный! Наоборот! Никто не умеет с такой настойчивостью отстаивать свои позиции, никто с таким упорством никогда не признает себя неправым, никогда не признает правоту другого.
Но во имя достижения поставленной цели он может отречься и от своих собственных взглядов, которые ранее отстаивал непримиримо… Вот так и сейчас: ведь его внезапное — вопреки его всем известным убеждениям — решение идти в Центральную раду вызвано вовсе не тем, что его вдруг стал волновать украинский национальный вопрос! Нет, это — всего лишь дальнейшее логическое развитие его давнишней идеи «единения» партий — даже и буржуазных, если только они именуют себя «социалистическими». Неужели он — всего лишь утлый, бесхребетный интеллигент в бурном море революции? Неужели он как был, так и остался меньшевиком, а переход его в большевистский лагерь социал–демократии всего лишь… истерический экивок или, еще хуже, всего лишь маневр?.. А может быть, он раньше был другим? Тогда — в Сибирской ссылке, во время их совместного бегства через всю Азию на Японские острова, и потом — в трудном путешествии вокруг света до самой Швейцарии?.. За что бы она его тогда полюбила? Неужели то было лишь наваждение, порожденное его красноречием, трескучими революционными фразами?.. Или, быть может, просто взаимное тяготение двух одиноких существ, обреченных на совместные скитания? Юрий, Юрий! Ведь и в самом деле я когда–то тебя любила!..
Все ушли. Пятаков снял шляпу, аккуратно положил ее в сторонку, не глядя на Бош.
— Ха! — фыркнул он, как всегда, когда старался преодолеть свою раздраженность и искал сочувствия. — Ха!
Бош молчала. Волшебные картинки уже исчезли из поля ее мысленного взора.
Пятаков искоса посмотрел на Бош и заговорил. В голосе его зазвучали воркующие нотки.
— Ты хочешь мне что–то сказать… Женя?
Взгляд Евгении Богдановны сразу стал обыкновенным, и все вокруг — зримым: она видела перед собой Юрия таким, каким он был в эту минуту, — ласковое, улыбающееся лицо, милая, мягкая улыбка.
Она поднялась, поправила свой черный мужской галстук на английской блузке, тоже почти мужского покроя, с высоким воротничком, и пошла к двери, вслед за товарищами.
— Нет, Юрий, я просто… задумалась…
Но, в самом деле, как же быть с Центральной радой?
5
В актовом зале университета святого Владимира как раз началось собрание интеллигенции, созванное Викорого.
Как же не собраться интеллигенции и не обменяться мыслями в такое время?
На фронте — поражение за поражением, и австро–немецкая армия движется через границы Российского государства. В стране голод, разруха, беспорядок и безобразие. Партии заняты междоусобицей, а взять в руки руль государственного управления неспособны.
Этому нужно положить конец! Россия, вне всякого сомнения, стоит перед новым этапом своей истории.
Киевская интеллигенция тоже была частицей мыслящей России, следовательно, и должна была сказать свое слово.
Актовый зал университета был переполнен. Преимущественно это были студенты — они как раз начали съезжаться после летних каникул, а также профессура высших учебных заведений. Но пришли представители и аристократии — недавно созданной, так сказать, «революционной» организации бывшего дворянства, под названием «Сообщество лиц, занесенных в родословные книги».
Докладчиком на собрании должен был выступить доцент Киевского политехнического института Владимир Петрович Затонский.
Тема доклада: внутреннее и международное положение.
Лишь только докладчик появился на кафедре, в первых рядах, где расположилась профессура и представители дворянства, пробежал шумок — послышались неопределенные реплики, ворчание, смех. Первые ряды встретили докладчика неприязненно: одних шокировали космы нестриженых волос на его голове и неэстетическая огромная борода, закрывавшая лицо до самых глаз; другим, наоборот, не импонировало то, что под такой шевелюрой и бородой скрывалось уж очень молодое, почти юношеское лицо. Однако на задних скамьях дружно зааплодировали: студенческая молодежь была довольна, что доклад будет делать не какой–нибудь дряхлый старикан профессор, а представитель их поколения — всего лишь младшей преподаватель, да еще и в военной форме: Затонский носил китель со знаками различия инструктора инженерно–химических войск.