Кажется, Беринг так и не понял, что именно возмутило Чирикова.
Гневом обожгло лицо лейтенанта. Сам не помнил, как ушёл от Беринга, только у себя в избе и опомнился.
На гардемарина Чаплина, однако, рассказ Чирикова никакого впечатления не произвёл.
— Что ж тут такого? — равнодушно сказал он. — Беринг и сам на дощаниках со Шпанбергом пятьсот пудов хлеба отправляет. И с собой повезёт. Он тридцать пять лошадей для своей поклажи затребовал... Обидно, конечно, что тебе капитан только сто пудов разрешил взять. У тебя же не ниже Шпанберга звание...
И снова обожгло лицо Чирикова. Теперь уже не гневом — стыдом. Уже давно раздражала его медлительность командира. Шутка ли сказать — полтора года в пути, а ещё целая тысяча вёрст отделяет их от моря. Медлительность можно было объяснить осторожностью Беринга. А воровство чем объяснишь?
Долго в тот вечер, обхватив голову руками, сидел у стола Чириков. Всё пережил за этот день двадцатипятилетний лейтенант. Гнев, нестерпимый стыд... А сейчас навалилась тяжёлая, безысходная тоска. Волею Петра Великого отправилась в плавание по сибирским просторам морская экспедиция, и вот здесь, в Якутске, начали тонуть ещё не построенные корабли. Щемило сердце Чирикова, когда по приказу Шпанберга начали рубить на куски с такими трудностями привезённые из Петербурга якоря, рвать паруса, чтобы погрузить их на лошадей. А Беринг, словно и не замечая крушения, скупал у казаков меха, думая лишь о коммерции... Сумеют ли они под предводительством такого командира исполнить волю покойного императора?
— Почему государь Пётр Великий назначил нам командиром Беринга? — задумавшись, проговорил вслух Чириков.
— Кто это узнает теперь... — закрывая журнал, ответил уже давно позабывший о муке Чаплин. — Видать, Алексей Ильич, чего-то узрел государь в нём, чего мы не видим...
8
В августе, тремя партиями на 663 лошадях, ушёл в Охотск отряд Беринга. Чириков остался в Якутске с семью матросами. Ждал поступления недостающих полутора тысяч пудов хлеба.
Ну и слава Богу, что ушли все... Было время поразмыслить теперь...
Короткая, отгорела осень. Стихли ветра. Прозрачным, без единого облачка, сделалось вымерзшее небо.
Ещё до холодов вернулись с летнего аласа хозяева избы, где поселился Чириков, — якуты Егорша и Кенчу. Зимник сразу наполнился чужой, непривычной жизнью. Впрочем, теснота не смущала лейтенанта. Хотя и звал к себе казачий голова Афанасий Шестаков, Чириков остался жить у Егорши.
Чириков уже привык к малоподвижному лицу хозяина, к его неспешным разговорам, к наивным историям, которыми усердно потчевал Егорша денщика Фёдора. Сегодня Егорша втолковывал Фёдору, что оголодавшие волки грызут луну, и потому она и убывает.
— Хорошо, что звёзд они не трогают... — улыбнулся Чириков. — В море тогда все корабли заблудились бы.
— Как же они звёзды могут съесть? — удивился Егорша. — Даже ребёнок знает, что звёзды — это проблески озёр на небе.
И он засмеялся, покачиваясь и хлопая себя ладонями по коленям.
— Ха-ха! — смеялась и молодая Кенчу. — Человек белого царя не знает, что такое звезда... Как можно кушать солнечный свет? Или скрип снега? Ха-ха...
И так блестели чёрные глаза Кенчу, таким чистым и детским было юное лицо, что Чириков и сам не мог удержаться от смеха. Впрочем, многое из рассказов Егорши было очень серьёзным и важным. Егорша знал почти все. Какие и когда дуют ветры, когда начинает таять снег и когда встают реки...
— А на море? — спрашивал Чириков. — На берегу моря приходилось бывать?
— Зачем человеку идти к морю? — мудро отвечал Егорша. — Пусть чукчи на берегу моря живут. Человеку там делать нечего.
Часто разговаривал Чириков и с казаками, хотя и не всегда мог отличить их от якутов. Такая же жизнь, тот же быт... Так же сеяли хлеб, держали скотину. Пожалуй, только воды меньше боялись. Многие ходили на моря и по служебным надобностям, и по своим делам на промысел...
Однажды к Чирикову даже монах явился. Принёс карту. Подлинную, как он сказал, того места, куда господа капитаны собираются идти на корабле.
— Откуда я знаю, отче, что карта подлинная? — спросил Чириков. — Может, ты сам её и сочинил, чтобы продать.
— Как знаешь, — ответил монах. — Афанасий Шестаков давно уже к ней приценивается...
Чириков пожал плечами. Шибко много денег монах просил. Коли для курьёза брать, то дорого выйдет. А с другой стороны, какую карту здесь составить могли, если о геодезии и понятия никто не имел?