Аленке Лера не хотела заранее говорить о будущем ребенке, но, видно, проговорилась Надежда Сергеевна.
Они сидели на диване в маминой квартире, в Аленкиной комнате. Лера расчесывала мокрые после купания дочкины волосы.
– Мам, а правда, что ты мальчика собираешься родить? – вдруг спросила она.
Это было вечером, Мити, конечно, еще не было. Лера почему-то испугалась дочкиного вопроса. Вернее, не столько вопроса, сколько ее тона – недоверчивого, настороженного.
– А как бы ты хотела? – осторожно поинтересовалась она.
Аленка помолчала немного и тихо сказала:
– А я бы не хотела…
– Но почему, Аленочка? – Лера едва не заплакала, услышав этот ответ.
– А вот потому! Потому что Митя тогда будет его папа и его будет любить, и ты тоже! А я тогда как же?
Лера так расстроилась, что даже расческа задрожала в ее руках, путая длинные Аленкины волосы. Она принялась уговаривать дочку, рассказывать ей, какой мальчик будет маленький и как они все вместе будут его любить, и Аленку, конечно, тоже, и ничуть не меньше. Но та сидела надутая, обиженная и едва не плакала.
– Он маленький будет, а я большая! Его будут любить, а меня нет! – твердила девочка, и переубедить ее было невозможно.
Она немного успокоилась только когда Лера сказала наконец, что все это будет еще очень не скоро. С этим Аленка и уснула.
Лера едва дождалась Митиного возвращения и выбежала из квартиры, как только заметила, что он входит в свой подъезд.
Она сама едва не плакала, когда растерянно рассказывала Мите о неожиданном разговоре с Аленкой.
– Что же делать? – спросила она наконец. – Я ей все сказала, ну просто все, что могла придумать, а она все равно не верит!..
– Да ведь это просто, – сказал Митя – любимая его фраза! – Это же так просто, подружка, ну отчего ты так расстроилась? Конечно, говорить – без толку, что ей наши слова! Но она сама все поймет, неужели мы не сделаем так, чтобы она поняла? Вот увидишь, это у нее пройдет через две недели, можешь мне поверить.
– Я тебе верю, Мить, – шмыгнула носом Лера. – Но я так от этого растерялась…
– А ты не теряйся, – посоветовал он. – Не теряйся и не ищи сложностей там, где их нет. Она хорошая, чуткая девочка, мы ее не обманываем – о чем же переживать? Это просто ревность, разве тебе она не знакома? Пройдет!
Ревность Лере была незнакома, и ей оставалось только, как всегда, поверить Мите.
Тем более что причины для тревоги вскоре нашлись, и более серьезные, чем Аленкина ревность.
Сначала Лере казалось, что это просто от жары. Вообще-то она любила лето в Москве, сама не зная почему. Даже когда было жарко, как в этом году, даже когда плавился асфальт и зелень становилась пыльной, пожухлой.
Была в московском лете какая-то удивительно пронзительная и чистая нота – одиночества, что ли? – и Лера ее чувствовала.
Но теперь июльская жара ее измучила. Уже к обеду голова у нее начинала кружиться, темные пятна пульсировали перед глазами, в ушах стоял звон. А главное, что-то тянуло в животе – не болело, а вот именно изматывающе тянуло, как в больном зубе.
«Придется все-таки отпуск взять, – вздохнула про себя Лера. – Уехать куда-нибудь, где попрохладнее, – в Карелию, что ли, или на Байкал?»
И на Байкале, и в Карелии на берегу лесных озер у «Московского гостя» были построены коттеджи. Лера представляла, как хорошо там можно отдохнуть – ни о чем не думая, просыпаясь под едва слышный шелест волн о брег песчаный и пустой…
И слава богу, что она не ввязалась в какой-нибудь новый проект. Работа идет себе да идет, и, для того чтобы она шла, не нужны ни рывки, ни яркие идеи – достаточно Зоськиной пунктуальности. Можно взять с собой Аленку, уехать, забыть обо всем и думать только о мальчике, о жизни, которая так прекрасна своей простотой.
Лера жалела только, что Митя не поедет с нею. Несмотря на лето и закрытие сезона, он был занят своим театром – сейчас, кажется, больше всего поисками хормейстера. А Лера и знать не знала, кто такой хормейстер и зачем он нужен – Митя только недавно ей объяснил…
– Ну конечно, надо уехать, – сказал Митя, когда Лера сообщила ему о своих планах. – Я и сам хотел тебе предложить. Правда, я о даче думал – может быть, нам дачу снять или купить?
– А правда! – тут же обрадовалась Лера. – Как это я об этом не подумала? И не надо бы ездить далеко…
Не думала она об этом только потому, что Митя был занят с утра до вечера и, значит, на даче жить все равно не стал бы. А Аленка уезжала с мамой на лето в Малаховку к тете Кире, маминой двоюродной сестре. И зачем в таком случае дача?
– Ты подумай и мне скажи, – заключил Митя. – Как там мальчик поживает?
Когда он спрашивал о мальчике, голос у него был спокойный. Сначала Лера даже обижалась на это спокойствие. Все-таки первый его ребенок, а ему уже тридцать пять, мог бы и повзволнованнее быть! А потом ей пришлось устыдиться своей обиды…
Лера проснулась ночью, непонятно почему. Была уже даже не ночь, а начало рассвета; в окне стояла ранняя летняя синева. Она почувствовала, что Митя не спит, хотя он лежал неподвижно. Он не шевелился, но рука его, лежащая на Лерином животе, вздрагивала – и Лера даже испугалась, почувствовав беспокойство его пальцев.
– Мить, что с тобой? – спросила она, приподнимаясь на локте. – Ты отчего такой?
Он помолчал, не глядя на нее, потом сказал извиняющимся голосом:
– Ничего, родная моя. Сон увидел тревожный, проснулся. Хотел его послушать – мальчика…
– Да он же еще не шевелится! – удивилась она. – Еще же рано, Мить, десять недель всего.
– Все равно. Я послушаю, хорошо?
И она замолчала, легла, почему-то сдерживая дыхание. Что-то серьезное, неназываемое было в его голосе, а еще больше – в чутком трепете его пальцев…
Байкал, Карелия, дача – все это было хорошо, но тянущее ощущение внизу живота не проходило, и для начала Лера отправилась к Вере Кирилловне.
– Давай-ка, Лерочка, в больнице лучше полежим, – сказала она, моя руки после осмотра.
– В больнице? – Лера испуганно посмотрела на докторшу, но та всегда была невозмутима, и ничего нельзя было понять по выражению ее круглого морщинистого лица. – Зачем это еще – в больнице?
– А зачем нам лишний риск? – ответила Вера Кирилловна. – Работа у тебя нервная, ты бегаешь целый день, а для ребеночка это нездорово. Надо тебе спокойно полежать, двигаться поменьше.
А всем беременным советуют побольше двигаться, это Лера точно знала! И испуг ее усилился, несмотря на спокойный докторшин тон.
– Ладно, – сказала она, сдерживая дрожь в голосе. – А долго лежать?
– Там понаблюдают как следует и скажут. – От Веры Кирилловны невозможно было добиться того, что она говорить не хотела. – Ты вообще поменьше в медицинские дела вникай. Твое дело – слушаться врачей и родить здоровенького ребеночка!
Так вместо прохладной Карелии Лера оказалась в больнице, на широкой кровати с поднимающимися по мере необходимости изголовьем и изножьем.
Больница располагалась на Ленинском проспекте и считалась престижной. В советские времена здесь рожали высокопоставленные дамы, а такие традиции обычно сохраняются. Но лежать в платном отделении здесь было так же скучно, как в любой другой больнице, особенно в гинекологии. Хотя, конечно, неплохо, когда в палате душ, телевизор и нет тараканов.
Лера так и не поняла, почему ее положили в больницу. Кажется, это вообще было здесь негласным правилом: не сообщать больным, в чем состоит их болезнь. Назначили таблетки, название которых ничего ей не говорило. Лера послушно пила их сначала, а потом перестала: вдруг подумала, что таблетки могут только повредить ребенку. Пить перестала, а чувствовала себя точно так же, как и с таблетками, и поэтому решила, что поступила совершенно правильно.
И лежала до одурения, до отвращения ко всякой горизонтали. Кажется, лежать – это действительно было единственное, что от нее требовалось.