— А еще я хочу заняться с тобой любовью.
Я не знал, что ответить.
— Сейчас я пойду в туалет, — сказала ты. — Подходи через две минуты, пока я еще буду там.
По телу у меня разлилось какое-то удивительное чувство — внутреннее ликование, но не просто возбуждение, а своего рода возрождение. Я давно ничего подобного не испытывал — так давно, что и не думал, что когда-нибудь испытаю вновь.
— Кстати, — заговорила ты, — я не такая уж смелая, мне надо знать, придешь ты или нет.
Сделав глоток, я потянул время. Ожидая, ты смотрела на мой стакан.
— А если у меня есть девушка?.. — услышал я свой хриплый голос.
— У тебя нет девушки.
— А если я не считаю тебя привлекательной или я гей?
— Боишься?
— Да. Меня пугают женщины, которые в сексе берут на себя инициативу.
Словно что-то выискивая, ты вгляделась мне в лицо.
— Ладно, — сказала ты. — Верю. Извини, это не совсем по мне, но у меня нет времени ходить вокруг да около. И как мы поступим?
Мне стало спокойнее. По-прежнему быстро колотилось сердце, но пропали паника и желание сбежать. Я повертел в руке стакан.
— Ты из Лондона сразу улетаешь?
— В Рейкьявик, — кивнула ты. — Через час после посадки. А о чем ты думаешь?
— Об отеле в Лондоне.
— О каком?
— «Лангдон».
— Хороший отель. Если остановиться там больше чем на сутки, сотрудники запоминают твое имя. Но если заподозрят внебрачную связь, мозги у них деревенеют. Впрочем, мы там все равно больше суток не пробудем.
— То есть ты…
— Могу Рейкьявик на завтра перенести.
— Уверена?
— Да. Ты рад?
Я задумался. Я не рад.
— А что, если… — начал было я, но замолчал.
— Боишься, меня прихлопнут, пока мы вместе? — спросила ты, весело звякнув своим стаканом об мой. — А тебе придется иметь дело с трупом?
— Нет, — с улыбкой ответил я. — Я про то, что а вдруг мы влюбимся? А ты подписалась под тем, что хочешь умереть. И договор не расторгнуть.
— Слишком поздно, — сказала ты, кладя руку на подлокотник поверх моей.
— Да, я об этом и говорю.
— Нет, я про другое. Мы уже влюбились.
— Правда?
— Чуть-чуть. В самый раз.
Сжав мою руку, ты встала и сказала, что скоро вернешься.
— В самый раз для того, чтобы я радовалась: возможно, у меня есть три недели.
Пока ты была в туалете, подошла стюардесса и унесла стаканы, а я попросил у нее еще две подушки. Вернулась ты со свежим макияжем.
— Это не ради тебя, — сказала ты, прочитав мой взгляд. — Тебе нравилось, когда все размазалось, да?
— Мне и так и так нравится, — ответил я. — Ну и ради кого ты накрасилась?
— А ты как думаешь?
— Ради кого? — спросил я, кивая в сторону салона.
Ты замотала головой.
— Я недавно заказывала опрос — большинство женщин ответили, что красятся ради хорошего самочувствия. Но что они под этим словом подразумевают? Всего лишь отсутствие неприятных ощущений? Неприятных ощущений оттого, что их увидят такими, какие они есть? Разве макияж на самом деле не собственноручно надетая паранджа?
— А разве макияж не используют в равной степени для того, чтобы и что-то подчеркнуть, и что-то скрыть?
— Подчеркнуть одно — значит скрыть что-то другое. Любые правки, в том числе проясняющие, — это операция по прикрытию. Тот, кто красится, хочет, чтобы макияж привлек внимание к красивым глазам — так, чтобы никто и не заметил чересчур крупного носа.
— Но разве это паранджа? Разве мы все не хотим, чтобы нас заметили?
— Не все. И никто не хочет, чтобы его видели таким, какой он есть. Кстати, ты знал, что за жизнь женщина тратит на макияж столько же времени, сколько мужчины из таких стран, как Израиль и Южная Корея, — на службу в армии?
— Нет уж, сопоставление случайных фактов.
— Именно. Но не случайное сопоставление фактов.
— Да ну?
— Сопоставление — мой выбор, и оно, разумеется, само по себе является высказыванием. Фейк-ньюс — это не обязательно неверные факты; возможно, это манипулятивное редактирование. Что выбранное сопоставление говорит о моих взглядах на гендерную политику? Говорю ли я о том, что мужчинам приходится служить своей стране и рисковать жизнью, в то время как женщины предпочитают краситься? Может быть. Но достаточно лишь крошечной правки, и то же сопоставление сообщит: женщины боятся, что их увидят такими, какие они есть на самом деле, — точно так же страны боятся, что их завоюют иностранные войска.
— Ты журналистка? — спросил я.
— Я редактор журнала — он не стоит бумаги, на которой его печатают.