Мое внимание было сконцентрировано на одной-единственной главной героине повествования, написанного в прошедшем времени несовершенного вида — времени отдаления и завершения. Я обнаружила, что по мере того, как начинаешь меньше мечтать о будущем, поскольку его остается все меньше, сами мечты, которые становятся не столь разнообразными и насыщенными, как прежде, сменяются воспоминаниями. Я не отказалась от прогулок по бескрайним просторам своих фантазий, но теперь реже выбираю тропинки в будущее. Я измеряю годы не столько морщинами на лице и замедленностью движений, сколько ослаблением и оскудением способности предаваться мечтам. К счастью, со временем сбываются некоторые ожидания, дорогие нам с детских лет. И во мне не загораются новые надежды. Мне понятна меланхолия Руссо: «Мое воображение уже не отличается живостью и не воспламеняется, как прежде, от созерцания предмета, способного вызвать воодушевление; я больше не в силах упиваться безумием сновидений, сегодня они несут в себе, скорее, смутные воспоминания, нежели новые образы».
Объект мечтаний — это не рациональный план, который можно осуществить полностью или последовательно за короткий или более долгий срок. Время мечтаний — это вымышленное время, оно не детерминировано, и наша психика способна определить его как «отдаленное» еще до того, как телесная немощь обозначит пространство, куда мы перемещаемся; пространство, в котором наше воображение, угасая, уже не может представить нам те зыбкие горизонты, которые служили невозделанными землями этого пространства.
Наше дистанцирование от событий прошлой жизни изменяет их масштаб, вдруг возвращаются эпизоды, оставшиеся незамеченными в тот момент, когда они происходили; логика, следуя которой они выстраивались, в ту пору была от нас скрыта, объемность, привнесенная временем, к которому они принадлежали, сегодня уже воспринимается как часть истории; человеческая странность в конечном итоге заставляет нас принимать за других тех, кем мы были в прошлом — и все это способствует превращению нашего прошлого в сон. Говорят, что будущее сжимается, когда перестаешь считать, что оно будет всегда, и тогда приподнимается мутная завеса эмоций и ощущений, являя прежде затененные участки прошлого, и кажется, будто они открываются перед нами. Мы становимся читателями романа, автором которого сами когда-то стали, но не осознаем этого до тех пор, пока не приступим к последней главе. Такой автор-виртуоз может дать нам ключ, который позволит соединить воедино знаки, рассеянные по всему повествованию, благодаря чему бессмысленное обретает смысл. Таким образом, наслаждаясь чтением книги, в которую вложен скрытый смысл, мы можем задержать приход грусти, тревоги, сожалений или ностальгии, присущих последней главе.
В молодости я часто мечтала о будущем, но моя вера в жизнь была так сильна, что я никогда не старалась подменить реальность утопией. Гордыня побуждала меня полагаться на судьбу. Я всегда интересовалась этическими проблемами и с недоверием относилась к тем, кто выстраивает свою жизнь как роман, который сперва «сочиняют» в голове, а потом «рассказывают самому себе». Зато теперь я убеждена, что каждый, кто не боится посмотреть назад, поймет, что его прошлое — действительно роман, и даже если в нем есть печальные эпизоды, понять это — уже счастье.
Сцена, когда моя мать целуется с любовником на пороге семейного дома, вызвала комментарий доктора М.: «Вас спасло то, что вы увидели свою мать в объятиях чужого мужчины». Более тонкие, чем я, читатели, искушенные в механизмах подсознания, возможно, смогут если не прояснить эту фразу, то, во всяком случае, высказать какие-то догадки. Я же, в очередной раз, не знала, какой смысл из нее извлечь, вероятно, слишком много признаков, которые могли бы мне помочь, скрыты от моего сознания. Но, возможно, с меня хватило и знания о том, что я «спасена», пусть даже я не вполне понимала, от чего я спаслась и каким образом увиденное способствовало моему спасению. Я не могла правильно интерпретировать это замечание, поэтому приняла его скорее как благоприятный знак, без энтузиазма и даже без большого доверия. Сцена с участием матери открывала новый абзац книги, но в центре практически каждого ее эпизода находилась я сама. Теперь меня уже реже преследовал образ Жака в компании других женщин.