Лицо, которого не видно при таком положении, склонилось над столом, где руки, тоже скрытые, делают какую-то кропотливую, долгую работу: поднимают петли на очень тонком чулке, полируют ногти, выполняют карандашный рисунок микроскопических размеров, стирают резинкой пятно или неудачно выбранное слово. Время от времени она выпрямляется и откидывается назад, чтобы лучше оценить свою работу. Медленным движением руки отбрасывает назад одну прядь, слишком короткую, которая выбилась из чересчур подвижной прически и теперь мешает.
Но непокорная прядь так и остается на белом шелке, на гладкой материи, натянутой плечом: там она чертит волнистую линию с крутым завитком на конце. Под колышущимися волосами очень тонкая талия пересечена идущей прямо по оси спины узкой металлической молнией, вшитой в платье.
А*** стоит на террасе, у квадратной колонны, что поддерживает юго-западный угол крыши. А*** повернулась к югу и опирается обеими руками на балюстраду, откуда открывается вид на сад и всю долину.
А*** вся озарена солнцем. Лучи бьют ей прямо в лицо. Но она не боится жары, даже в полуденный час. Ее укороченная тень падает перпендикулярно на плиточный пол и занимает не более одного квадратика. В двух сантиметрах ближе к дому начинается тень крыши, параллельная балюстраде. Солнце почти в зените.
Вытянутые руки находятся на равном расстоянии от бедер. Пальцы одинаково крепко держатся за перила. Поскольку А*** распределяет свой вес точно поровну на обе ноги, обутые в туфли на высоком каблуке, тело расположено совершенно симметрично.
А*** стоит перед закрытым окном салона, тем, что выходит на дорожку, ведущую к шоссе. Взгляд ее, проникая сквозь стекло, устремлен прямо, к началу дорожки; он скользит над пыльным двором, на который ложится темная тень дома, полоса шириной примерно в три метра. Остальная часть двора выбелена солнцем.
Большая зала по контрасту кажется мрачной. Платье здесь окрашивается в холодно-синий цвет глубин. А*** стоит неподвижно. Она все смотрит прямо перед собой: на двор, на дорожку, в гущу банановых деревьев.
А*** в ванной, она оставила дверь в коридор приоткрытой. Она не занимается своим туалетом. Она стоит перед белым лакированным столиком, у квадратного окна, расположенного на уровне груди. Из этого проема, зияющего над террасой и балюстрадой, выше сада, взгляд ее может достигнуть только зеленой массы банановых деревьев, и еще дальше — нависающего над дорогой, что ведет на равнину, скалистого пика, границы плато, куда каждый вечер садится солнце.
Ночь спускается быстро: в этих краях не бывает сумерек. Лакированный столик становится синим, глубокого, выдержанного цвета, так же как и платье, белый пол, края ванны. Комната погружена в темноту.
Только квадрат окна выделяется более светлым лиловым пятном, и на нем обозначен черный силуэт А***: линия плеч и рук, контур волос. При таком освещении невозможно понять, стоит она лицом или спиной к окну.
Из кабинета внезапно уходит свет. Солнце село. Силуэт А*** совершенно стерся. Фотография дает о себе знать лишь перламутровой линией рамки, сверкающей в полумгле. Рядом с ней, спереди, сияет параллелограмм, лезвия и металлический эллипс в центре старательной резинки. Но блеск этот недолговечен. Теперь глаз не различает уже ничего, хотя окна открыты.
Пятеро рабочих все еще на своем месте, в глубине долины, они сидят на корточках, расположившись на мосту в шахматном порядке. По воде ручья все еще пробегают искры от последнего сумеречного света. А после ничего.
А*** на террасе скоро закроет свою книгу. Она читала до тех пор, пока хватало света. Потом подняла лицо, положила книгу рядом с собой на маленький столик и застыла, положив обнаженные руки на подлокотники кресла, откинувшись назад, на спинку, устремив широко раскрытые глаза в пустое небо, на пропавшие банановые деревья, на балюстраду, тоже поглощенную ночной темнотой.
И оглушительный треск цикад врывается в уши, словно никогда и не прекращался. Этот нескончаемый скрежет не становится громче, не меняет тона, звучит в полную силу уже несколько минут, а может, часов, потому что невозможно с точностью определить, когда он начался.
Сейчас вся сцена погрузилась во тьму. Хотя взгляд и успел к ней привыкнуть, ни единый предмет не всплывает на поверхность, даже из наиболее близких.