— И все же,— говорит Фрэнк,— если мотор новый, водителю незачем там копаться.
А ведь он должен знать, что новый мотор будет для туземцев игрушкой еще более заманчивой, и к тому же чрезмерно быстрая езда по скверным дорогам и вольтижировка за рулем...
Опираясь на свой трехгодичный опыт, Фрэнк полагает, что и среди чернокожих встречаются надежные водители. А*** того же мнения, разумеется.
Во время дискуссии о том, какие машины прочнее, она молчала, но когда встал вопрос о шоферах, вмешалась в разговор, говорила довольно долго, непререкаемым тоном.
Возможно, она и права. В таком случае и Фрэнк тоже прав.
А теперь оба заговорили о романе, который читает А***: действие его происходит в Африке. Героиня плохо переносит тропический климат (как Кристиана). От жары с ней вроде бы даже случаются настоящие припадки.
— Это все самовнушение, большей частью,— замечает Фрэнк.
Потом он делает какой-то намек, довольный туманный для того, кто не открывал книгу, на поведение мужа. Сентенция заканчивается словами: «уметь смирить» или «уметь смириться», так что невозможно с точностью установить, относится ли она к какому-то объекту или к самому говорящему. Фрэнк смотрит на А***, а она — на Фрэнка. Она адресует ему беглую, мимолетную улыбку, тут же поглощенную полумглой. Она поняла, поскольку знает этот сюжет.
Нет, черты ее не дрогнули. И замерли они не сию секунду: губы не шевельнулись с тех пор, как она кончила говорить. Та промелькнувшая улыбка — всего лишь отблеск лампы или тень мотылька.
К тому же тогда она уже отвернулась от Фрэнка. Она как раз повернула голову к столу, к самой его оси, и глядела прямо перед собой, на голую стену, где смутно темнело пятно: там на прошлой неделе, или в начале месяца, может, месяц назад, а возможно, и позже, была раздавлена сороконожка.
Лицо Фрэнка почти полностью погружено в тень (лампа светит ему в затылок) и лишено какого бы то ни было выражения.
Входит бой, чтобы забрать тарелки. А***, как обычно, велит подать кофе на террасу.
Там кромешная тьма. Никто больше не произносит ни слова. Цикады смолкли. Только негромко вскрикнет хищная ночная тварь, внезапно прожужжит скарабей, звякнет о низенький столик фарфоровая чашка.
Фрэнк и А*** уселись в те же кресла, что и прежде, у деревянной стены дома. Стул на металлическом каркасе опять остался незанятым. Расположение четвертого кресла еще менее оправданно, поскольку вида на долину более не существует. (Даже и до обеда, во время короткого заката, слишком тесные столбики балюстрады не позволяли по-настоящему рассмотреть пейзаж, а если глядеть поверх перил, то взор достигал одного только неба.)
Древесина балюстрады гладкая на ощупь, если пальцы скользят в направлении, заданном прожилками и мелкими продольными трещинами. Потом начинается шероховатый участок, потом снова однородная поверхность, но на этот раз без прожилок и трещин, дающих ориентир; по ней лишь проходят пунктиром выпуклые пятнышки краски.
При дневном свете сочетание двух оттенков серого — голой древесины и немного более светлой краски, которая еще сохранилась,— создает сложные фигуры угловатых очертаний, похожие местами на зубья пилы. На верхней стороне перил последние остатки краски выступают отдельными островками. А на балясинах, наоборот, облупившихся мест меньше, и они расположены большей частью посередине, пятнами, впадинами, ощупывая которые пальцы вновь узнают привычные продольные трещины древесины. На краях дощечек очередные чешуйки краски так легко отколупывать; достаточно подковырнуть ногтем отстающий конец и нажать, прогибая палец; едва ли даже почувствуешь сопротивление.
Глаза, привыкшие к темноте, сейчас различают по другую сторону более светлое очертание на фоне стены: белую рубашку Фрэнка. Обе его руки плотно прижаты к подлокотникам. Туловище откинуто назад, к спинке кресла.
А*** напевает вполголоса какую-то песенку, в ритме танца, но слов не разобрать. Фрэнк, возможно, понимает их, если знает наизусть, так как часто слушал, возможно, вместе с нею. Возможно, это ее любимая пластинка.
Руки А***, не так хорошо видные, как у ее соседа, из-за того, что ткань платья не белая — хотя и светлая,— тоже покоятся на подлокотниках. Четыре неподвижные руки лежат рядом. Расстояние между левой рукой А*** и правой рукой Фрэнка сантиметров десять. Негромкий вскрик хищной ночной твари, пронзительный, резко оборвавшийся, вновь прозвучал в глубине долины, где именно, трудно определить.
— Пожалуй, пора возвращаться,— говорит Фрэнк.