– Это не зоопарк, это питомник, – поправила его Шон.
– Вам бы следовало гордиться своей мамой, – сказал Дэвид. – Многие ли мамы ваших друзей имеют степень доктора наук?
Шон встала, чтобы убрать со стола, жестом показывая Дэвиду, чтобы он продолжал сидеть. В этом разговоре не было ничего нового; в чем она могла положиться на Дэвида, так это в хорошей защите. В этом отношении ей будет его недоставать. На что это будет похоже, когда в доме будут жить только сыновья и она? Перенесут ли дети еще одну тяжелую травму? Не будут ли винить себя в этом разводе? Она должна быть уверена в том, что они поймут, что ни в чем не виноваты.
Шон отнесла посуду на кухню и включила радио. Дэвид любил слушать оперную музыку за обедом, и не только за обедом, но при любой активной деятельности. Но сопрано с некоторых пор стало действовать ей на нервы. Она соскребла с тарелок остатки еды, а Фигаро и Кармен, два огромных черных Лабрадора, терпеливо следили за ней, свесив розовые мясистые языки, в ожидании объедков. Из окна над раковиной ей видны были цветущие во дворе джакаранды. Шесть деревьев, посаженных по форме правильного эллипса. Она и Дэвид купили этот дом в испанском стиле ради этих деревьев, из-за овальных цветов лаванды и кружева зелени. Не часто встречается здесь настоящий зеленый цвет; все, что произрастает в этих широтах, окрашено в золотистый, коричневый или, в лучшем случае, в приглушенный или агрессивный зеленые цвета. Через неделю или две цветы опадут. Ее охватила печаль, слишком острая, чтобы ее могло вызвать только увядание цветов.
Шон выключила воду и поставила миску с рисом и морковью перед собаками, которые смотрели на нее с разочарованным видом, пока не начали есть. Они привыкли к такой пище: в основном овощные объедки. Шон никогда не готовила ни мяса, ни птицы, ни рыбы. Детям иногда перепадал от Дэвида какой-нибудь гамбургер, но единственное мясо, которое она терпела у себя на кухне, – это консервы для собак.
– Она ненормальная, – скулил Джейми из соседней комнаты. – Почему она не может быть такой, как другие мамы?
Шон достала из холодильника миску с нарезанными фруктами и выключила радио, чтобы услышать разговор.
– Нормальная мама не позволит держать в комнате змей. – В голосе Дэвида прозвучала усмешка.
– Удавы ей нужнее, чем нам, – сказал Кейт. – Она играет с ними больше, чем мы.
Это была неправда. Ей случалось забывать о змеях. Правда, она любила передвигаться с одной из них по комнатам, когда занималась уборкой. Ей нравилась мощь змеи, чувственное сворачивание и разворачивание тяжелого тела, охватывающего ее грудь и спину.
– А хорьки – это целиком ее идея, – сказал Джейми. – Кому нужны хорьки? Они идиоты. И воняют.
– Ничего они не воняют, – возразил Дэвид. – Мама их дезодорировала, и вы это прекрасно знаете.
Шон нарезала спелый персик и добавила его к Другим фруктам.
– Никакая другая мама не позволит муравьям ползать по кухне, – сказал Джейми.
Шон придирчиво осмотрела кухню. Прошли уже многие недели с тех пор, как в доме нет ни Одного муравья. Она не могла заставить себя применять против них химикаты. Кроме того, у муравьев свой цикл. Оставьте их в покое, и они в конце концов исчезнут сами.
– Вдобавок ко всему она стрижется короче, чем мы, – сказал Кейт.
Шон нахмурилась и провела рукой по своим свежеостриженным, неоспоримо коротким волосам.
– Эй! – крикнула она. – Довольно.
– У меня тоже короткая стрижка, а мои затрещины покрепче, чем у вас обоих, вместе взятых, – сказал Дэвид, когда она принесла миску с фруктами и поставила ее на обеденный стол.
Шон села.
– Знаете что, мальчики, у меня сегодня не самый легкий день.
– Извини, мама, – сказал Кейт.
– В том, что Тика умерла, нет ни капельки твоей вины, – сказал Джейми. Он встал так, чтобы иметь возможность зачерпнуть полную ложку фруктов из миски, пальцами помогая себе переправить их в свою пустую тарелку.
– Я это знаю. Но мне все равно не по себе.
– Ты ведешь себя так, как будто это была не обезьяна, а человек. – Джейми снова плюхнулся на свое место.
– Она была дорога мне.
– Но ведь это совсем не то, что смерть Хэзер. – Голос Джейми звучал напряженно. – Ты ведь не испытываешь сейчас того чувства, правда? – Мальчикам было десять лет, когда умерла Хэзер, Это потрясло их. Четырехлетние дети не должны умирать.
– Нет, конечно, нет. Но любая смерть того, – не важно, человек это или животное, – кого любишь, заставляет вспоминать другие смерти.
Дэвид молча встал и направился в кухню, его тарелка с фруктами осталась почти нетронутой. Он не хотел участвовать в этом разговоре.
«Ублюдок, – подумала Шон. – Ты покидаешь меня теперь, когда я больше всего в тебе нуждаюсь».
– И когда мы переезжаем? – спросил Кейт у Джейми, развивая тему, поднятую Дэвидом. Некоторые темы могли обсуждаться в этом доме бесконечно.
– Думаю, общение с тетушкой Линн не принесет нашим парням ничего, кроме пользы, – произнес Дэвид со своей половины просторной супружеской постели. – Побыв с ней пару недель, они сами поймут, что совсем неплохо провели время.
Шон вздохнула.
– Я бы и рада поехать, но…
– Никаких «но». Последний раз мы отдыхали по-настоящему четыре года назад. – Дэвид осторожно дотронулся до ее плеча. – Ты так давно не чувствовала себя счастливой.
Она прикусила губу, чтобы сдержать гнев.
– Это не оттого, что я давно не брала отпуск, – сказала она. – И потом, Дэвид, это будет отпуск только для тебя. Я-то еду работать.
– Но ты любишь такую работу. И время сейчас удачное. Луиза буквально умоляет меня передохнуть. К тому же, эта книга меня доконала. – На этой неделе он каждый вечер запирался в туалете – своей «читальне». Иногда оттуда доносился его сочный голос, надиктовывавший что-то на магнитофон. Дэвид начал заниматься звучащими книгами для слепых сразу после женитьбы. Он вкладывал в это дело всю свою душу. Раньше это восхищало ее, но теперь казалось способом уйти от жизни.
– Ты сумел добиться четкого звучания и простоты интонации, – сказала она.
Он приподнялся, опершись на локоть, чтобы видеть ее.
– Когда я впервые встретил тебя, ты уже мечтала о Южной Америке. Что сталось с твоей мечтой о шатре? С твоим сном?
Да, эти сны. Она мечтала о джунглях еще до того, как увидела их на картинках. Ей десять лет. Они с отцом-ветеринаром сидят на диване дома в Аннендале, у нее на коленях журнал «Национальная география». Отец показывает ей обезьян-ревунов, ягуаров и рогатых лягушек. Но фотография, которая по-настоящему заворожила ее, изображала шатер-свод, образованный верхушками деревьев в сотне футов над землей. Было в нем что-то успокаивающее. Надежное.
В ту ночь ей приснилось, что она летает под самым шатром, размахивая руками, как птица крыльями. Она пролетела многие мили под кружевом ветвей. Ей до сих пор это снилось, почти каждый месяц. Если подумать о причинах возникновения этих снов, окажется, что они сопровождают сильные переживания в ее жизни. Сны омолаживали ее. Дэвид говорил даже, что всегда может определить, когда Шон видела свой сон, – в таком легком состоянии духа она после этого пребывала.
– Можешь ты мне дать разумный, основанный на логике ответ, почему мы не должны ехать? – спросил Дэвид.
Что могла она ответить? Он все равно не поймет, почему она боялась оставить детей одних этим летом, почему ей казалось, что они больше нуждаются в ней сейчас, чем даже в грудном возрасте. Он не поймет того ужаса, который она испытывала при одной мысли о том, что ей придется повторить поездку, как-то связанную со смертью дочери. И он как бы не замечал проблем, связанных с их взаимоотношениями. Прочность их брака за последние три года стала настолько проблематичной, что любой встряски будет достаточно, чтобы разбить его вдребезги. Может быть, в этом они как раз и нуждались. Тогда и Дэвид поймет, что развод – единственный выход из положения.
– Дэвид, там будет несладко. Никакого комфорта. Жара и насекомые. Не очень-то там отдохнешь.