– А как же… как же Чёрные пруды? – набравшись смелости, спросила Александра, – как же дом без хозяина?
– Даже не пытайтесь меня уговорить, ничего не случится с домом. К тому же Ваша ключница, как я сумела понять, – самая настоящая хозяйка. Александра, прекратите разговоры эти пустые и пойдите лучше, соберите нужные Вам вещи.
На этом диалог княжны с Ольгой Валерьяновной закончился, и Александра отправилась к себе в покои. Собрав все свои вещи, коих оказалось немного, Алекс зашла ещё в комнату Андрея, по которой долго и молча ходила, разглядывая её, а после взяла со стола маленькую семейную фотографию, которая была сделана на свадьбе Ольги. Это была любимая фотография Андрея, и Александре она тоже очень нравилась, поэтому княжна взяла её аккуратно, вынула из рамки и положила в маленькую чёрную сумочку. Спустившись вниз, Александра не стала даже кушать, попрощалась только со всеми остающимися в доме и покорно села в машину, дожидаться появления Ольги Валерьяновны.
Дворец княгини Палей поражал своей красотой и необычностью. Он был вовсе не похож на другие особняки в России; неоклассический стиль выдавал влияние на автора творения Франции с её изящностью и элегантным шармом. Внутри дворец был ещё красивее, чем снаружи: высокие сводчатые потолки, широкие лестницы с мягкими, чистейшими коврами, округлые комнаты, всё в этом доме подтверждало, что величественная женщина, стоящая теперь рядом с княжной, и есть его владелица.
К Александре во дворце отнеслись с каким-то воодушевлением, тут же выделили комнату и отнести вещи её туда; Ирина и Наталья вышли встретить княжну, проводили её до комнаты, по пути заглядывая в глаза её, пытаясь будто понять, насколько расстроена она. Что ж, Александра была не просто расстроена, она была разбита таким внезапным объявлением об отъезде Владимира и уже совсем потеряна, когда привезли её в Царское Село. Зайдя в комнату, она даже не стала раскладывать вещи, оставила только сумочку и накидку и тут же попросила княжон отвести её в кабинет Владимира, где в последствие Александра проводила всё свободное время своё.
Ох, время… беспощадное время не жалеет людей. Александра, всю жизнь свою прожившая в неумолимо быстром темпе, не могла теперь и представить себе, что жизнь в одиночестве и тоске так останавливается, ужасно застаивается и вовсе не движется вперёд. Измучив совсем княжну, прошли три месяца весны и целый месяц лета. Александра безвыездно жила во дворце княгини Палей, бросив попытки убежать, податься на помощь. Она тешила душу свою тем только, что читала творения Владимира, разбирала и раскладывала по годам почту, сочинения, переводы князя. Однажды, разбирая один из дальних, пыльных совсем уже шкафов, Александра увидела лист бумаги, лежащий отдельно от остальных. Он, конечно, привлёк внимание княжны, и она моментально развернула его. Там было написано стихотворение каллиграфически чисто и аккуратно:
Ты мой лебедь. Я знаю, судьба
Уготовила вместе до гроба дожить,
Сквозь военные вихри, разлуки ветра,
Крепко руку зажав, до конца дней любить.
Я твой лебедь, а ты моя нежность.
Ты мой ветер, луч солнца, мечтание.
Наша встреча с тобой – неизбежность,
А разлука – судьбы испытание.
«Лебеди» ВП 1914.
А рядом вложена фотография самой Александры. Она тут ещё совсем молода, ей от силы четырнадцать лет. На княжне скромное летнее платье и лаковые ботиночки. Она улыбается, закусывает губу от волнения и лёгкого смеха, золотистые гладкие локоны аккуратно обрамляют маленькое личико, а чёрные большие глаза всё так же дерзки, как и теперь. На обороте фотографии рукою князя нарисованы два лебедя, а под ними подпись: «Лебеди – самые преданные птицы. Умрёт один, погибнет и другой». Александры, которая уверена теперь была, что слёзы все уж потрачены ею, вдруг заплакала так легко, что сама удивилась, но, прижав конверт к груди, сидела и продолжала упрямо разбирать шкафы.
Так же грустно, как и закончился июнь, начался второй месяц лета. Ничего не менялось, только война, разгорающаяся в государстве, становилась масштабнее и яростнее. Страна разделилась теперь на два лагеря, и никто не знал, где враги его, где друзья. Люди жили впотьмах, никому не доверяя и избегая встречи с другими людьми, даже с теми, которых доселе могли назвать они друзьями своими и семьёй. Общение, необходимое человеку, пропадало, и он, не имея возможности быть выслушанным и понятым, деградировал обратно в животное, главной ценностью для которого является биологическое существование, а не социальная жизнь. Ни о какой взаимопомощи и гуманности и речи не было. Все думали только об одном: как бы выжить.