Древние Скандинавы, говоря о Солнце, называли его: «Солнце – светлое колесо, Солнце – колесо красивое». Но наше Русское колесо – не такое. Мы в однообразном движении праздного колеса, не соединенного ни с какой зиждительной деятельностью.
Есть однако несомненное, вам угрожающее, следствие бесконечных взмахов праздного колеса. Это вращение дойдет в своей повторности до какого-то наибольшего числового предела, и свинцовые пули будут снова носиться в воздухе.
Пули врага – в наше сердце. И пули наши – в наше сердце.
Снящийся цветок
Я родился в цветущем затишьи деревни,
Над ребенком звездилась лазурью сирень,
На опушке лесной, светлоюной и древней,
И расцвел и отцвел мой младенческий день.
Не отцвел, – лишь, светясь, перешел в перемену,
За цветами – цветы, к лепестку – лепесток,
Опьяняющий ландыш влюбляет вервену,
Васильки словно песнь из лазоревых строк.
На прудах расцветали, белея, купавы,
В их прохладные чаши запрятался сон,
И качали мечту шелестящие травы,
Был расцветом мой полдень сполна обрамлен.
Я позднее ушел в отдаленные страны,
Где как сталь под Луной холодеет магей,
И цветет булава, ест цветы как тимпаны,
Как змеиные пасти ряды орхидей.
Я узнал, что цветы не всегда благочестны,
Что в растеньях убийственный помысл глубок.
Но в Змеиных Краях мне не цвел неизвестный,
Мне приснившийся, снящийся, жуткий цветок.
Лепестковый кошмар, лепестками обильный,
Окровавленной чашей раскрылся во сне,
А кругом был простор неоглядный и пыльный,
И чудовищный рев был подобен волне.
На несчетности душ выдыхает он чары,
Захмелевший, тяжелый, разъятый цветок,
Чуть дохнет, меднокрасные брызнут пожары,
И пролитая кровь – многодымный поток.
Эта сонная быль, чаша полная гуда,
Смотрит тысячью глаз и стоит предо мной,
Из садов Сатаны к нам восползшее чудо,
И как мед там внутри – заразительный гной.
Измена
Не стон бурана,
Не медь в разгуде,
Не хлопья снега
Не бранный рог, –
Но ток от стана,
Где сонм орудий,
Но топот бета
Ста тысяч ног.
Не ветер горный
В ущельях темных,
Не сильный ворог
На горсть бойцов,
Но бег позорный
Тех вероломных,
Кому не дорог
Завет отцов.
От вихря злого
Так гнется тополь,
Срубив, осину
Так гнут в кольцо, –
Одно лишь слово,
Лишь звук – Тарнополь,
Кинжал нам в спину.
Удар в лицо.
И это – братья.
И к ним – быть близким.
Им даже плена
Желанен гнет.
Навек проклятье
Тем подло-низким.
Кому измена
Как пьяный мед.
Российская Держава
Российская Держава,
Где все твое величье?
Корабль твой старый «Слава»
Разбит и утонул.
Твои войска бессильны,
Умы и души пыльны.
Ты в топях безразличья.
Твой блеск – далекий гул.
Российская Держава,
Была ты первой в мире,
Страдая величаво
В своих стесненных днях.
Но вот разъялись хляби,
И лик взяла ты рабий.
Упившись в диком пире,
Проснешься – вновь в цепях.
Российская Держава,
Твой краткий сон – свобода.
Но кто желает права,
Тот должен помнить долг.
А дикость своеволья
Лишь малый миг раздолья.
Нет правды у народа,
И голос воли смолк.
Свобода слова
Свобода слова – свет ума живого.
Кто гасит луч, взлелеет драконит: –
Разливный взрыв, разбег огня густого,
Который темных истребит.
Свобода слова – грань всего земного,
Лишь в вольном слове – храм из светлых плит.
Кто посягнет хоть раз на вольность слова,
Тот в жизни – сам собой – убит.
Свобода слова будет вновь и снова
На миг в цепях. Но верен путь орбит.
И скоро пламень Солнца золотого
Вампиров ночи ослепит.
Неизбежность
Призрак Емельяна Пугачева
Раздвоен. Не только он злодеен.
В дни его – в оковах было слово,
И позором рабства крепостного
Был колючий цвет волчцов взлелеян.
И его свирепые погромы
Лишь отчасти были преступленье.
Были также молний в них изломы.
Было справедливое в них мщенье.
А теперь? Кровавый призрак, кто ты?
Лик звериный, топь низин, откуда
Рвутся сатанинские темноты.
Жалко перепутаны все счеты,
Судит вор, в усладе самосуда.
Каждый, кто без чести, тот Емелька,
Грабит, режет, жжет, и рвет на части.
Вон толпа, в ней каждый пьян, как стелька,
Оборотни, когти, зубы, пасти.
Но ведь мы сокровище свободы
В царстве рабском мыслью сохранили.
В тюрьмы уходили мы на годы,
Проходили чуждые народы,
Не склоняя совесть к грубой силе.
Человеку мы слагали песни.
Если ж он на нас метнулся зверем, –
Человек, в звериности воскресни,
Или зверя мы свинцом измерим.