Алексей Николаевич Куропаткин
Переменам в политическом облике офицерского корпуса способствовала его профессионализация. Согласно законам и традициям императорской армии, недопустимой была любая политическая активность офицера. Однако в условиях, когда политическая жизнь приобретала все более сложные и разнообразные формы, изолировать от нее армию уже не представлялось возможным. Наличие у офицера гражданской позиции само по себе требовало определенных политических знаний и политического поведения хотя бы с точки зрения сознательного лояльного отношения к правящему режиму. Настроения общества не могли миновать офицерства[615]. Его недовольство политикой царизма могло касаться положения дел в области обороны, состояния армии, то есть иметь профессиональную природу. Например, критические настроения офицерства на Армия и флот в пространстве социального протеста начала XX в. 229 исходе XIX в. вызывало крайне скудное денежное содержание, что ставило офицеров, лишенных иных источников дохода, в крайне затруднительное материальное положение[616]. По мнению представителей властей, фактором политизации офицерства являлся рост числа разночинцев в его рядах. В связи с этим А.Н. Куропаткин отмечал: «Значительное ослабление в офицерском составе дворянского элемента не способствовало сплоченности корпуса офицеров и поддержанию в нем высокого корпоративного духа. Этот корпоративный дух был важен потому, что ограждал корпус офицеров от проникновения в него нежелательных элементов по воспитанию, привычкам и образу мыслей»[617].
Традиционные представления об офицерской чести входили в противоречие с некоторыми сферами деятельности государства. Таковыми являлись политический сыск и служба Корпуса жандармов. Офицеры с юных лет воспитывались в духе презрения к фискальству и доносительству, что определило их негативное отношение к полицейским методам. К тому же, в условиях гарнизонной службы войска находились под политическим надзором жандармов, что задевало самолюбие многих военных[618]. Как следствие, деятельность политической полиции не вызывала сочувствия офицеров армии. Характерный пример приводит в своих мемуарах А.И. Деникин. В период его учебы в академии Генерального штаба (1896-1899 гг.) знакомые курсистки, опасаясь обыска, попросили его спрятать у себя нелегальную литературу и молодой офицер не отказал им[619]. В данном случае заслуживает внимания то, что представители демократической молодежи, обращаясь с такой просьбой к офицеру, доверяли ему и не допускали возможности доноса.
Характерной чертой российской армии на рубеже двух веков было повышение образовательного уровня военнослужащих, в том числе нижних чинов. Убежденным сторонником солдатской грамотности всегда выступал Д.А. Милютин, который подчеркивал, что «в пехоте нынешней солдат уже не прежний бессознательный автомат, которому вменялось в преступление пошевельнуться в строю и строжайше воспрещалось “думать”. Нынешний пехотинец уже не исключительно стрелок при усовершенствованной винтовке, за которой нужен умелый уход; от него требуется в бою сообразительность, находчивость, умение применяться к местности»[620]. Однако постепенный культурный рост закономерно вызвал и рост социального сознания солдат. Усилилась активность нижних чинов по отстаиванию своих прав. Нередкими были проявления недовольства - от подачи жалоб до побегов и иных актов неповиновения. Тяжелые условия быта и произвол начальства все чаще в солдатском сознании ассоциировались с пороками общественной и политической системы в целом[621].
Особенно благоприятную почву для протестных настроений представляли нижние чины флота. Для морской службы отбирались более грамотные новобранцы, преимущественно выходцы из рабочих, способные овладеть флотской техникой[622]. Матросская служба проходила в атмосфере жестокой дисциплины, которая особенно подчеркивала рознь между офицерами и матросами. Базы флота располагались в крупных приморских городах с развитой промышленностью, что создавало условия для объединения протестов солдат и матросов с рабочим движением. Эти обстоятельства не укрылись от внимания жандармов. Так, в донесении по Кронштадту сообщалось, что в городе «постепенно подготавливается та удобная почва, которая со временем способна воспринять насаждение преступной пропаганды»[623]. В другом рапорте от апреля 1903 г. утверждалось, что возможны эксцессы, так как «военные в Кронштадте крайне распущены»[624].
615
См.: Гребенкин И.Н. Российское офицерство и политическая жизнь России в начале XX в. // Вестник Тамбовского университета. 2009. № 3 (71). С. 221-222.
616
См.: Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого: Правительство и общественность в царствование Николая II в изображении современника. М., 2000. С. 490; Зайончковский П.А. Русский офицерский корпус накануне Первой мировой войны // П.А. Зайончковский (1904-1983 гг.): Статьи, публикации и воспоминания о нем. М., 1998. С. 48; Волков С.В. Русский офицерский корпус. М., 1993. С. 334; Морозов С.Д. «Сиделец в кабаке более офицера получает». Офицерский корпус России на рубеже XIX-XX вв. // Военно-исторический журнал. 1998. № 1. С. 5.
618
См.: Вязьмитинов М.Н. Жандармы и армия: политический сыск и вооруженные силы России в революции 1905-1907 гг. // Военно-исторический журнал. 1995. № 1. С. 90; Гребенкин И.Н. Указ. соч. С. 221-222.
620
Милютин Д.А. Старческие размышления о современном положении военного дела в России // Известия Императорской Николаевской военной академии. 1912. № 30. С. 836.
621
См.: Сенчакова Л.Т. Революционное движение в русской армии и флоте в конце XIX - начале XX в. М., 1972. С. 30-31.