Аристархов по-прежнему оказался в солдатской шинели, но теперь солдатская одежда была одета и под нее.
Евгений бросил Чугункину пакет с тряпьем.
— Вот, возьмите, переоденьтесь.
Клим открыл пакет. Там лежали широкие, но коротковатые штаны из домотканого полотна, рубаха-косоворотка, кепка с пуговицей. Все это явно было снято с чужого плеча. Особенно заметно это было по рубахе: кроме заплатки она имела возле ворота плохо застиранное ржавое пятно. В лучшем случае предыдущий хозяин сильно порезался при бритье, а в худшем, самом отвратительном — ему перерезали горло и рубаху сняли с трупа.
Чугункина передернуло:
— А скажите, этот маскарад так необходим?
Свою тужурку он считал если не неуязвимой броней, то уж точно богатырским доспехом.
— Можете не переодеваться, — кивнул Аристархов. — но давайте договоримся сразу: случись передряга — вы меня не знаете. А я вас… Не думайте, что комиссарская одежда во всех вызовет восторг.
— Марксистское учение побеждает… — начал зачем-то Клим.
— Скажете это, когда вас к стенке расстрельной прислонят.
Клим Чугункин начал резво переодеваться. Пока он попадал в рукава, Аристархов проверил оружие. Себе в дорогу он выбрал короткий маузеровский карабин. Чугункину вручил два пистолета — маленький «браунинг» и злой револьвер «бульдог», что бьет неточно, но дырки делает размером с блюдце. Свой «Кольт» Евгений убрал куда-то под руку.
— Ого… — удивился Чугункин.
— Плечевая кобура, — объяснил Евгений, — изобретение наших американских друзей. Жутко удобная вещь — давно искал. А у этого жука, представь себе, таких дюжина!
На нос Евгений нацепил пенсне со стеклами тонкими, совершенно плоскими. Было это сделано исключительно для маскарада. В очках он выглядел каким-то поэтом, недавно переболевшим тифом…
Комнатушка, выделенная для переодевания, была маленькой и Клима с Евгением чуть не первый раз за весь день остались с глазу на глаз.
Через единственное в комнате окно было видно, как у автомобиля о чем-то курят смотритель складов, шофер и сопровождающий человек в штатском. Из трехаршинной трубы паромобиля шел ароматный березовый дым…
— А знаешь… — проговорил Аристархов. — Я тут подумал и понял, что номер на кабинете…
— Какой?
— Девяносто шесть…
— А… Так что же?
— Я думаю, что девяносто шесть — это цифра, обозначающая нелюбовь.
Теперь задумался Клим, но совсем ненадолго:
— Мы тут одни… — ответил он. — И должен вам заметить, что вы уж слишком задумчивы. Это вас к добру не приведет.
— Послушайте, но ведь должен же кто-то из нас думать?
После был аэродром. Когда паромобиль выехал к ангарам, комиссар вынул брегет и отщелкнул крышку. Остался доволен: до назначенного срока оставалось еще двадцать минут.
Впрочем, авиатор был уже готов и ждал только пассажиров.
Военлетом оказался розовощекий крепыш, одетый в кожаную куртку, шаровары, сапоги и опять же кожаную фуражку. Все это обилие кожи невыносимо скрипело, отмечая каждый его шаг.
На фуражке имелась старая эмблема русской авиации: двуглавый орел, держащий в когтях пропеллер. Орлу этому здорово не повезло: для начала у него отломали короны, затем пробили в груди отверстие, куда законопатили красную звезду.
Штатский сдал ему Клима и Евгения, но уезжать не спешил. Пока шли у аэроплану, Клим несколько раз оборачивался и неизменно видел автомобиль. В нем, словно при приеме парада стоял штатский, смотрел им вслед, курил тонкую папироску. Второй рукой он что-то сжимал в кармане плаща. Клим отчего-то не сомневался, что там было оружие…
К аэроплану пришлось идти долго — где-то с пол-версты. Подымался ветер, разглаживал траву на земле, как заботливый хозяин гладит шерсть любимой собаки. На причальной мачте все тот же ветер трепал чулок, указывающий направление ветра. Однако, мачта была пуста, не было пассажиров, ожидающих прибытия рейсового дирижабля.
Да и все три эллинга были закрыты. То ли были они пусты, то ли просто их закрыли от приближающейся ночи и непогоды. А может быть, с ними происходило то же, что и с паровыми автомобилями. Их время прошло, они потихоньку ломались, их чинили, но не так чтоб тщательно. Старые списывали при первом удобном случае, а новых уже не строили.
Выглядел военлет недовольным. Аристархов мог его понять — все-таки наступал вечер.
— Вы, наверное, важные люди… — бормотал авиатор. — Или дела ваши важные, коль летите на ночь глядя.
Чугункин нахохлился, а Аристархов кивнул:
— Да, где-то так…
— А что, до утра не подождет? Ночью-то летать не слишком ладно.
— Отчего так?
— В этой области движение в небе большое… Давайте за мной…
И пошел через поле к ангарам.
Аэроплан конструкции инженера Арбалетова уже стоят на поле аэродрома.
До революции сей самолет носил имя личное "Святитель Николай". Но когда власть изменилась, название, разумеется, тоже поменяли. Закрасили старое название, а поверх краски нанесли новое: "Председатель революционного совета Республики борец за свободу товарищ Лев Троцкий". Хотя надпись писали буквами не сильно большими, но все равно, места не хватило. И последние два слова писали плотнее, так что буквы лезли друг на друга.
Выглядел аппарат конструкции Арбалетова не очень надежно. Сначала Чугункину показалось, что это вовсе груда фанеры неаккуратно сложенной, небрежно перевязанная проволочками.
Потом рассмотрел два двигателя на консолях крыла, понял, что именно на этом агрегате им и предстоит лететь. От этого Чугункину стало по-настоящему страшно.
— С другой стороны, хорошо, что у самолета два двигателя. — попытался успокоить себя Клим. — Если один двигатель откажет…
— …то второго как раз хватит долететь до места крушения. — ухмыльнулся авиатор.
— А может действительно, не стоит лететь на ночь глядя?
— Да нет. — ответил вонелет. — Надо лететь. Мне на обратной дороге еще забирать военкома. Направляют к нам, в Мгеберовск… Да вы не бойтесь, как-то долетим. Мне такие полеты не в первой. Луна полная, на аэродроме уже предупреждены — разожгут костры…
На Чугункина успокоения подействовало строго противоположным образом. Особенно не понравилось слово «как-то». Военный летчик уловил замешательство.
— Еще раз прошу: не волнуйтесь. У меня в империалистическую войну было почти семьдесят боевых вылетов, три сбитых немецких аппарата, один воздушный таран. И отдельно прошу не помогать мне в полете ценными советами. Я как-то сам управлюсь…
Пилот занял место за штурвалом. Пассажиры — места за ним.
Техники крутанули винты. Двигатели завелись, немного почихали как после простуды, но прогрелись, набрали обороты.
Аппарат тронулся. Пробежал по полю, сначала медленно, затем все быстрей, подпрыгивая на колдобинах. Наконец, оторвался от земли, пошел ровнее.
Земля уходила вниз и назад, самолет стал подыматься выше, к звездам.
В небе висела полная луна, под крылом аппарата лежала земля: сонная, покрытая темнотой. Но несмотря на то, что на небе ясно проступили звезды, в вышине еще оставалось довольно светло.
Лететь оказалось холодно, в открытом кокпите ветер забивался за каждый отворот, в каждую складку одежды. Наверняка у крепыша-военлета все кожанки изнутри были подбиты мехом. Аристархов надвинул на брови фуражку, шарф поднял до носа, спрятал руки в рукавах.
Стало действительно теплее.
Хотелось спать, и Аристархов действительно задремал. Проснулся от того, что кто-то его трясет за плечо.
Аристархов спросонья попытался подняться с кровати. Ему это не помогло, потому как обнаружил он себя в тесном кокпите. За плечо его тряс Чугункин и показывал куда-то в сторону. Евгений послушно повернул голову и действительно был удивлен.
В метрах пятнадцати от них в воздухе висела обнаженная девушка. Евгений закрыл и открыл глаза, ожидая, что наваждение пропадет. Однако, девушка наваждением не являлась.