Хотелось спать…
-//-Снился ему корабль. Даже не один.
В тумане то и дело появляются корпуса иных суден, дымы, огромные трубы, шлюпбалки с полукоконами шлюпок.
И эти корабли бредут через пустынное море, словно стадо каких-то мамонтов, дабы закончить переход и вымереть.
То и дело на каком-то пароходе дают гудок, проверяя на месте ли стадо. И с другой стороны каравана раздается иной сигнал — да, мы пока тут. Пока живы.
… На палубе толпятся не пассажиры, а беженцы. Это исход, побег, со свойственной ему неряшливостью, поспешностью.
На палубе лежат вещи, брошены чьи-то чемоданы. Но где их хозяева? Пьют чай где-то в буфете? Или от тоски и боли бросились в пену, сбиваемую винтами?
За бортом чернеет море. Вода тяжелая, злая, словно все зло мира копит под ней силы. Смотрит, выискивает жертву. И из пены на волнах не сложится Афродита — скорей нечто из Тартара.
Это Черное море — чувствует Евгений. Злое, холодное, глубокое…
На палубе много солдат, и седел имеется никак не меньше, чем чемоданов.
Как странно…
Они оставили лошадей там, у причалов. Не то пустили пастись рядом с портом, не то пристрелили. Но как бы то ни было, седла забрали с собой. Отчего? Зачем? Неужели они думают, что там далеко их уже ждут новые, свежие кони. И для того, чтоб сорваться в бой не хватает только седел?..
Но против кого воевать прикажете? Против курдов? Или единоверцев греков? Кем станут они? Новыми янычарами?
Но пока, подложив под голову седло, спит прямо в парадном мундире старый седой генерал. И аксельбанты с его груди свисают, словно простые веревки, шнуры.
Молодцеватый майор в кителе из английского сукна, заложив руки за спину, оглядывает окружающих. Особенно дамочек без сопровождающих лиц… Но что у него за душой, кроме мундира? Кроме взгляда победителя без победы?
Кем он будет на чужбине? Таксистом? Наездником в цирке? Ах, какая блестящая карьера…
Вот два монаха — один, молодой, в богатом стихаре, другой, постарше, в клобуке, в рясе чуть ли не нищенской. Может, на чужбине им будет немного лучше, чем остальным спутникам. Возможно, их примут братья на святой горе Афон или вовсе в Иерусалиме.
Странно, обычно во снах не чувствуется запахов. Но на корабле явно пахнет "Любимым букетом императрицы". От кого? Ах, вот от той дамы в боа и с томиком «Четок» в руках.
Вот на коленях стоит солдат с георгиевским крестом для иноверцев — вместо святого патрона на нем изображен герб всероссийский. Ему неизвестно где сейчас кибла — направление на Мекку. Потому, с легкой совестью, правоверный мусульманин кланяется в совершенно в другую сторону. Туда, откуда шел корабль. Туда, куда нет возврата…
А там, впереди… Там будут мечети и муэдзины, кибла, наверное и хадж в Мекку… Но уже не будет родины.
И над этим всем разносится песня. Но не стон, не реквием. Не то с юта, не то из кают под палубой, не то вовсе с другого корабля красивым тенором кто-то поет песню веселую, кафешантанную, но совершенно неуместную на этом корабле:
"…
Это Стамбул. Не Кон-стан-ти-но-поль!
Это Стамбул. Не Кон-стан-ти-но-поль!
…"
Словно издевается…
…Рихард искал во сне знакомые лица, пусть нашивки, литеры, номера знакомых полков. Их не было. Что-то шептало: те, кого он знал, сгинули. Ушли в могилы до последнего человека. Кого-то срубило пулеметом в атаке, кто-то нарвался в драке на нож, умер от столбняка, тифа или гангрены… И здесь шепот становился громче, срывался на фальцет: Теперь твоя очередь, Геллер. Пора!
Нет, не пора! Что он делает на этом пароходе? Ведь не место же ему здесь!?
Голос отступает: пока для него Рихард слишком жив…
Пока…
И вот наступает час, когда среди тумана появится земля. Сначала нечеткий контур, затем силуэты скал… После уже слышно пронизывающий туман голос муэдзина.
Путь подходит к концу…
Но увидевший землю первым не кричит "Земля!". Ему хочется еще немного продлить вневременье. Он уже не на родине, но и не на чужбине.
Но все ближе берег, теперь его не видит только одинокий слепой, неизвестно как попавший на корабль. Он, в общем-то, не собирался бежать — просто затянуло толпой…
И вот, отстояв на рейде, корабли швартуются.
На осколке родины размером с палубу ты уже чужой. И без того, сколько на ней ты пребывал без билета…
Концы приняты, под ногами дрожат сходни — все ближе земля.
Сотни лет русские бредили Царьградом. Стремились туда прибивать щиты, затем мечтали об освобождении Второго Рима от власти Османов.
И вот русские уже близко от заповедного города. Но уже не как бойцы, а как ищущие покоя и защиты.
И твердую землю под ногами готов дать не Царьград, не Константинополь, но великий Стамбул…
Только будет ли им покойно здесь? Этот город жестокий боец: он бьет наотмашь, не дает подняться. В его сточных канавах крови по локоть… Кому хочется добавить туда свою?
-//-Геллер проснулся где-то часов в пять вечера. В комнате по случаю высокого гостя было жарко натоплено. Но самого хозяина не имелось.
И Рихард некоторое время просто грелся под стеганым одеялом.
Он разглядывал потолок, беленный, вероятно последний раз в прошлом веке, кусочек неба, который можно было рассмотреть с койки.
Конечно, для него было большой удачей, что Протекторат Великой Ложи добрался и до этого места. Еще больше повезло, что за это время завербованного никуда не перевели, что он не умер.
Впрочем, станционный смотритель выглядел человеком, который бы помог и без всяких паролей.
Рихард поворочался в постели, затем переложив подушку полусел.
За окном шел снежок. Он совсем не походил на тот снег, который Рихард встретил этой ночью. Снежинки падали нечасто и задумчиво, и, наверное, можно было выйти на улицу и разминуться со снегопадом…
Но зачем выходить? Ведь так интересно следить за непогодой из-за окна.
А действительно, может остаться здесь, — подумалось Рихарду. — назваться смотрителю каким-нибудь членом Учредительного собрании в изгнании. Отпустить бороду, спать сколько хочется. Ходить на охоту, бить белок в глаз или куда придется…
…И десять поколений Геллеров дружно перевернутся в фамильных склепах. — подсказало вредное alter ego.
Но к его голосу Рихард привычно не прислушался, и фантазировал дальше.
…А что, за пару лет мир, наверное, изменится, отстоится. Какими бы не были потрясения, в этот крысиный угол они не докатятся.
Впрочем, наверное, здесь даже крысы не водятся.
Как раз в это время в дверь, неся перед собой охапку дров, вошел начальник станции.
— Эй? — спросил Геллер. — А крысы тут есть?
— Нету. А зачем вам?
— Да так, ни за чем…
Смотритель свалил дрова у печки, поставил на огонь чайник, стал раздеваться.
— Про меня никто не спрашивал? — На всяк случай поинтересовался Геллер.
— Да кому вы тут нужны… — покачал головой смотритель. Никто, наверное, и не знает, что вы здесь…
Рихарду сразу вспомнился ночной поезд. Конечно, пассажиры, ехали в нужную сторону, но локомотив-то с кондуктором, наверное, вернулся. Скорей всего какие-то слухи о нем пошли…
Нет, определенно, надо отсюда выбираться.
— А что, к слову, в мире слышно? — притворно зевнув спросил Геллер.
Смотритель виновато улыбнулся:
— Машинисты говорят, что угнали брошенный в депо на Кремниевой панцирный поезд.
— Кого? — не сразу понял Рихард.
— Ну поезд… Панцирник… Бронированный значит…
— Бронепоезд что ли?
— Ну да. — согласился станционный смотритель. — Бронированный поезд. И что характерно: говорят, его за ночь его поставили на бесконечные рельсы. Разметали эстонский большевицкий батальон, ушли к Кокуйским болотам, где вроде бы панцирник и утонул.
— А те, кто были на бронепоезде?
— А шут их знает. Как по мне — так просто врут про панцирник.
Рихард покачал головой: нет, не врут. Но комментировать свой жест не стал. Вместо этого спросил у смотрителя: