«Чайковцы, – показывал на следствии предатель Низовкин, – между собою вполне и абсолютно доверяют друг другу… Между ними нет ни старших, ни младших – все равнозначущи, и каждый действует сообразно обстоятельствам, не справляясь о желании со стороны других, хотя образ их действия носит на себе характер странного единства, ибо они ведут и всегда преследуют одну и ту же цель…»
Новые члены принимались в организацию с учетом не только их идейных взглядов, но и нравственных качеств. За новую кандидатуру должны были проголосовать все. Важные вопросы практической деятельности также принимались единогласно, остальные – большинством голосов. Малейшее подозрение в неискренности, недостаточной нравственной чистоте оборачивалось исключением из кружка. Причем прошлые заслуги не играли в данном случае никакой роли.
Призывы Бакунина и Лаврова идти «в народ», желание молодежи помочь массам осознать свое положение, указать им путь к новой жизни делали свое дело. «Чайковцы» начали с пропаганды среди рабочих. Рабочие стали для народников первой половины 70-х гг. своеобразным пропагандистским «полигоном», где можно было проверить доходчивость, меткость языка агитационных бесед и литературы. К тому же, рабочие представлялись «чайковцам» огромным арсеналом народных пропагандистов, к которым крестьяне испытывают гораздо большее доверие, чем к «студентам»[9].
Сами пропагандистские беседы с рабочими проходили, по воспоминаниям того же П. Кропоткина, следующим образом:
«Большинство их (рабочих. – Л.Л.) жило небольшими артелями, в десять – двенадцать человек на общей квартире… На эти-то квартиры мы и отправлялись… Целые ночи толковали тут про социализм… Мы должны были даже удерживать рвение наших новых друзей: иначе они водили бы к нам… сотни товарищей, стариков и молодежь… Конечно, все те, которые вели пропаганду среди рабочих, переодевались крестьянами…
Очень часто после обеда в аристократическом доме, а то даже в Зимнем дворце, куда я заходил иногда повидать приятеля, я брал извозчика и спешил на бедную студенческую квартиру…, где снимал изящное платье, надевал ситцевую рубаху, крестьянские сапоги и полушубок и отправлялся к моим приятелям ткачам… Я рассказывал… слушателям про рабочее движение за границей, про Интернационал, про Коммуну 1871 года. Они слушали с большим вниманием, стараясь не проронить ни слова».
Обычно такие беседы кончались вопросом рабочих: «Что же нам делать?» Каждый раз следовал ответ пропагандистов: «Ждать. Когда придет время, мы дадим сигнал».
В целом, «чайковцев» ждало разочарование. Рабочие, охотно тянувшиеся к грамоте, к изучению социально-экономических вопросов, не собирались становиться пропагандистами в деревне. Но не это важно. Важно то, что существование рабочих кружков, создание воскресных школ, ссудно-сберегательных касс вело к постепенному сближению прогрессивной интеллигенции с рабочими. Главным итогом этого процесса стало проникновение революционно-демократических идей в массы.
Народническая пропаганда повлияла на настроение рабочих, просветила их, побудила к сознательной революционной деятельности, познакомила с борьбой западноевропейского пролетариата.
Правительству еще предстояло встретиться с участниками рабочих кружков начала 70-х гг. – известными деятелями российского рабочего движения: П. Алексеевым, А. Петерсоном, В. Обнорским – будущими организаторами «Северного союза русских рабочих», «зачинщиком» стачки на Кренгольмской мануфактуре В. Прейсманом.
Для самих же «чайковцев» пропаганда в рабочей среде была лишь подготовкой к массовому «хождению в народ», к работе среди крестьянства. Однако здесь нам придется на время расстаться с ними, чтобы познакомиться с непосредственными предшественниками «чайковцев» – кружком А.В. Долгушина.
Александр Васильевич Долгушин, в прошлом студент-вольнослушатель Петербургского технологического института, объединил вокруг себя горстку рвавшихся «к делу» молодых людей. В кружок вошли всего шесть человек: А. Долгушин, Л. Дмоховский, И. Панин, В. Тихоцкий, Н. Плотников и А. Васильев. Самому старшему из них было 25 лет, младшему – 19. На собраниях долгушинцев бывали и другие лица, не принимавшие активного участия в деятельности кружка.
…По-разному можно о нем рассказывать. Можно, как это делали некоторые современники, посмеяться над тем, что у долгушинцев «…роль печатной машины исполнял ручной самодеятельный пресс, столь простой конструкции, что он напоминал времена первобытные». Можно поведать об анекдотических случаях деятельности долгушинцев. Например, о том, как крестьяне Звенигородского уезда Московской губернии приняли печатный пресс за станок для изготовления фальшивых денег, и Долгушину пришлось пригрозить пистолетом, чтобы они не болтали глупостей. Можно усмехнуться по поводу методов пропаганды долгушинцев, которые летом 1873 г. разбрелись по уездам Московской губернии, рассказывая встречным крестьянам, что «скоро все будут равны на земле» и настанет «рай без бога». Они дарили собеседникам книги, прокламации, не скрывая от них револьверов, сумок с литературой и бумаг, «на которых были нарисованы все соседние села и деревни». Можно подивиться предприимчивости самого молодого долгушинца Анания Васильева, который не только раздавал прокламации направо и налево, но иногда и продавал их желающим…