Случай Евно Азефа уникален не только потому, что присутствие полицейского агента в самом сердце одной из крупнейших политических партий позволило властям предотвратить ряд террористических актов, некоторые из которых, особенно направленные против царя и премьер-министра Столыпина, могли бы радикально изменить российскую историю; не менее важно и то, что шок этого разоблачения был столь велик, что ПСР так и не смогла залечить нанесенную скандалом рану, по крайней мере пока потрясения первой мировой войны не отвлекли внимание общественности[76]. «Дело Азефа нанесло партии непоправимый ущерб» прежде всего тем, что репутация этой главной террористической организации в России была безнадежно испорчена. Революционеры были вынуждены признать этот факт на страницах своих официальных органов, они даже признавали, что ПСР больше не существует как организация, что она потерпела поражение и распалась. Руководители ПСР пытались отвлечь общественное внимание от своего провала, обвиняя правительство в применении незаконных и преступных методов расследования, однако это ничего не изменило, и даже прежние верные последователи относились теперь к ним без всякого уважения. Некоторые из тех, кто испытал этот ужасный моральный шок, вступил в так называемую новую оппозицию, состоявшую из членов парижской группы социалистов-революционеров и бывших активистов, покинувших ПСР после разоблачения Азефа. Расследование специально назначенной эсерами Судебно-следственной комиссии по делу Азефа, начавшей свою работу в ноябре 1909 года, не пошло на пользу Центральному комитету ГТСР, чей моральный авторитет был окончательно подорван, его члены были обвинены в преступной халатности, некомпетентности, иерархическом «генеральстве», бюрократизме, непотизме, разрыве между руководством и рядовыми членами, между центром и периферией и т. д. В определенной степени эти обвинения были оправданны. Эсеры начали подозревать друг друга в связях с полицией, коррупции и измене[77].
Более того, в ситуации, в которой, как сказал один революционер после разоблачения Азефа, все идолы были опрокинуты, все ценности требовали переоценки[78], многие члены партии начали сомневаться в необходимости террористической тактики вообще. Первой реакцией Центрального комитета было прекратить всю организованную боевую работу на неопределенный период, в частности и из-за отсутствия денег, а отдельные лидеры (например, Рубанович и Натансон) стали, по крайней мере на тот момент, ярыми противниками террора[79].
В противоречие с собственными утверждениями о провокаторстве Азефа[80], руководство ПСР делало все возможное, чтобы доказать, что терроризм продолжал оставаться таким же чистым, как и раньше, поскольку боевая деятельность партии была начата не лично Азефом, а Центральным комитетом, в то время как Боевая организация, приводя в исполнение смертные приговоры, слышала только голос людей, которых представляла ПСР. Такие аргументы не могли разубедить рядовых членов, и они считали, что их прошлые успехи были делом рук правительственного агента, а не партийного руководства; это убеждение в корне подрывало сам принцип централизованного терроризма и непоправимо дискредитировало его[81]. Как раз в это время все большее число наиболее левых эсеров стали напоминать максималистов, призывая к децентрализации партийных сил и к большей автономии отдельных групп (включая террористические отряды)[82]. И если ветераны ПСР, скрывая свою панику, свое отчаяние и даже слезы, пытались вдохнуть оптимизм в своих последователей, уверяя их в скором возрождении партии, более молодые активисты были настроены чрезвычайно скептически в отношении возможного выхода из кризиса. Эти чувства усиливались неспособностью Центрального комитета мобилизовать кадры и найти необходимые материальные, средства или хотя бы сформулировать реальный план действий на будущее. Общее настроение упадка, депрессии и глубокого пессимизма особенно отразилось на эсерах-террористах[83].
Скандал с Азефом оказал также сильное влияние и на революционные круги, не связанные с ПСР. Многочисленные критики партии в левом лагере втайне радовались унижению ПСР и стремились извлечь из ситуации выгоду для себя, пропагандируя свои программы и привлекая бывших и потенциальных сторонников эсеров к максималистским, анархическим или социал-демократическим организациям; многие бывшие защитники боевых методов утверждались в своем нынешнем отрицании терроризма и централизованной конспиративной тактики вообще[84]; организованные политические убийства потеряли в глазах либеральной общественности романтический ореол. После разоблачения Азефа число политических убийств резко сократилось.
77
Герасимов, На лезвии с террористами, 145; полицейское донесение от 13 сентября 1909, Охрана XHId(l)-10; Поволжский, «Некоторые внутренние причины», 7, ПСР 1-88.
79
См., например, доклад ДДП от 4 (17) июня 1909, Охрана XVIb(3)-7; доклад ДДП от 30 декабря 1909 (12 января 1910), Охрана XVIb(2)-7; Laqueur, Terrorism, 42; «Больные вопросы», Известия Областного Заграничного Комитета 12 (ноябрь 1910), 1, ПСР 1-88.
80
Слова «провокатор» и «провокация» часто неправильно применялись в радикальном лагере к обыкновенным полицейским агентам и их деятельности среди революционеров. Российское же правительство придерживалось традиционного значения этого слова («провокация» в первую очередь означает подстрекание к действию, а «агент-провокатор» - человека, который подстрекает другого к совершению преступного деяния). В случае с Азефом термин «провокатор» не подходит, так как нет никаких сведений о том, что он в качестве агента полиции подстрекал кого бы то ни было к совершению терактов.
82
Гусев, Партия эсеров, 74, 76; В. Дальний, «Террор и дело Азефа», Известия Областного Заграничного Комитета 9 (февраль 1909), 11, ПСР 1-88; Н.Р., «Банкротство террора и дело Азефа», Буревестник 15 (март 1909), 13, Ник. 205-21.
83
Доклад ДДП от 30 декабря 1908 (12 января 1909), Охрана XIIc(l)-2A; Schleifman, Undercover Agents, 56, 86.
84
См., например, Н.Р., «Банкротство террора», 13-14, Ник. 205-21; «Дело Азефа и заграничная социалистическая печать», Известия Областного Заграничного Комитета 9 (февраль 1909), 12-