По мнению Нэймарка, «на этом фоне реакцию правительства на все усиливающуюся кампанию террора нельзя назвать иначе, чем нетвердой и нерешительной»[177]. В особенно неспокойных областях на окраинах империи и в районах черты оседлости представители властей не решались даже показываться на улицах, поскольку все защитники старого порядка были мишенью для стрельбы. Согласно одному официальному рапорту, среди жандармов резко увеличилось число нервных заболеваний[178]. Хотя отдельные полицейские и военные проявляли выдающуюся личную храбрость и преданность правительству[179], многие думали лишь о спасении собственной жизни и либо подавали в отставку, либо просто отказывались являться на службу и замещать своих убитых предшественников[180]. Городовые тоже часто проявляли трусость, не оказывая сопротивления разоружавшим их боевикам и умоляя о пощаде[181]. В одном особенно ярком случае, после того как телохранители известного латвийского террориста по имени Эпис несколько раз стреляли в полицейских, неоднократно пытавшихся арестовать последнего, офицеры полиции отказались подчиняться приказам и вместо этого начали отдавать Эпису честь, встречая его на улице[182].
В своих донесениях центральной администрации местные чиновники, жившие в состоянии постоянной «чудовищной паники», признавали свое бессилие контролировать события и описывали свою власть как «чисто номинальную»[183]. Такая же ситуация складывалась и в больших городах, включая столицы; в 1905 году члены императорской семьи и придворные, а также некоторые высшие чины царской администрации (главные мишени террористов) подвергли себя добровольному домашнему аресту. Глава Охранного отделения С.-Петербурга постоянно сталкивался с неподчинением своих служащих, угрожавших забастовкой из страха перед революционерами[184]. Все считали, что любой защитник режима на высоком посту обречен стать жертвой всемогущих террористов, и скорее раньше, чем позже. Это убеждение стало темой выдуманного диалога в редакторском кабинете: «Секретарь: — Биография нового генерал-губернатора лежит в запасе уже третий день. Разобрать ее? — Редактор: — Оставьте. Сразу пустим в некролог»[185].
Не менее серьезным было влияние терроризма и на жизнь частных граждан Российской Империи. Они оказались захваченными «революционным смерчем» и являлись жертвами того, что понятие частной собственности для нового типа русского террориста потеряло всякое значение[186]. В то время как почти все революционеры конца XIX века отказывались от практики эспроприаций с нескрываемым чувством отвращения, мало кто из их последователей испытывал угрызения совести по поводу ежедневных вооруженных грабежей[187]. Более того, видя в процветающих гражданах символы реакции или эксплуатации, радикалы часто терроризировали их и без захвата их имущества, пользуясь как устными угрозами, так и физическими нападениями, мстя им просто за принадлежность к привилегированным слоям общества. Месть революционеров обрушивалась часто также на тех, кто не мог доказать своей лояльности антиправительственному движению, на таких, как члены монархических обществ, сотрудники патриотических или консервативных изданий, духовенство, а также на специалистов-инженеров и промышленников, отказывавшихся искать расположения местных профсоюзных деятелей и агитаторов. Упрямые купцы, особенно те, которые организовывали группы самообороны для охраны своего имущества, тоже платили своей жизнью за неповиновение, равно как и кучера, медлившие при предоставлении своих услуг убегавшим с места нападения экстремистам. Жертвами террористов становились также судьи, судебные следователи, свидетели обвинения против революционеров. Эти последние часто получали письма с угрозами, после которых некоторых убивали. В одном таком случае в Прибалтике в 1905 году свидетель, давший показания против одного экстремиста на суде, был убит товарищами последнего, оставившими на месте преступления записку, видимо, с намерением запугать других: «Собачья смерть шпиону»[188].
179
См., например, Рождественский, «Десять лет службы», 50, 55, АР; полицейское донесение от 27 января 1905, с. 15, Охрана ХШс(2)-6А.
180
См., например, П. Аршинов, Два побега. Из воспоминаний анархиста 1906-1909 гг. (Париж, 1929), 9; «Декабрьские дни в Донбассе», КА 6 (73) (1935), 107, 118; Киржниц, Еврейское рабочее движение, 176; Гроссман-Рощин, «Думы о былом», Былое 27-28 (1924), 176.
181
Fuller, Civil-Military Conflict, 165; Е.Н. Андриканис, Хозяин «чертова гнезда» (Москва, 1960), 101.
182
И. Рябков-«Пчела», «Как я попал на работу при нашем подпольном правительстве и что именно выполнял», ПР 3 (1921), 221.
183
Отдельные представители местной администрации на окраинах иногда решали, что единственным путем борьбы с революцией было применение такой же тактики. Они организовывали небольшие террористические группы для осуществления убийств радикальных активистов – практика, которая приводила к минимальным результатам и способствовала общей анархии (см., например, «Крестьянское движение в Западном Закавказье», КА 2 {99], 111, 115, и Грауздин, «К истории реголюционного движения в Латвии», КС 7 [92] [1932], 109).
184
«Письма Медникова», 112-13; «25 лет назад. Из дневника Л. Тихомирова», КА2 (39) (1930), 63; «Из дневника Константина Романова», КА 6 (43) (1930), 113-115, и 1 (44) (1931), 126, 128; Герасимов, На лезвии с террористами, 9, 35.
188
Ермаковский, «Труханские события, 1907-1908 гг. (Воспоминания участника)», КС 39 (1928), 120; материалы амурского комитета ПСР, ПСР 3 - 171; Пальвадре, Революция 1905-1907 гг. в Эстонии, 137.