В глубоком внутреннем единении и в сохранении полного порядка в тылу и на фронте — наше единственное спасение. Теперь лозунг: война до победного конца, получил свой окончательный смысл и всецелое оправдание. Будем верны этому лозунгу и достойны его.
Русская мысль. 1917. № 2. С. XI–XII.
МАРТ
ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕРЕВОРОТ 27 февраля — 2 марта 1917 года
С незабвенного дня 27 февраля 1917 года начинается новая эпоха русской истории. Старый, прогнивший насквозь государственный строй, поддерживаемый жестокими мерами насилия и беззакония, низвергнут единодушным порывом народа и армии. Власть, угнетавшая и разорявшая страну, пала в бесславной борьбе с собственным народом.
Великий русский народ разорвал, наконец, опутавшую его сеть векового рабства и открыл себе дорогу к новой свободной жизни, на равных правах с передовыми народами культурного мира. Официальная Россия, служившая оплотом всех темных сил в Европе, исчезла, и ее место заняла новая, истинно великая демократическая Россия, проникнутая идеями права и справедливости. Различные народности, обитающие в пределах Российского государства, получают возможность жить свободно, сохраняя свой язык и свою веру, без ущерба для политического единства страны. Перед Россиею открывается светлое будущее, для достижения которого стоило жить и бороться.
Да здравствует свободная Россия!
Вестник Европы. 1917. № 2. C.V.
Арсеньев К.К. ДВЕ ФЕВРАЛЬСКИЕ РЕВОЛЮЦИИ
При совершенно исключительных — и исключительно благоприятных — условиях совершилось крушение старого государственного и общественного строя. Светлым, благодаря этому, является будущее новой, свободной России.
«На стороне правительства, — сказано было два с половиною месяца тому назад в декабрьской книжке нашего журнала, — нет ни одной законодательной палаты, ни одного сословия, ни одной партии, кроме безнадежно и быстро тающей группы крайне правых, ни одного органа печати, кроме содержимых на казенные средства, ни одной общественной организации, кроме окончательно дискредитированных союзов, именующих себя монархическими, но менее всего служащих истинным интересам монархии». Другого примера такой изолированности, такого отсутствия политических устоев и нравственных точек опоры история не представляет; везде, в момент наступления великих переворотов, старая власть имела за собою часть учреждений, часть населения; везде она находила поддержку в широко распространенных настроениях, в поколебленных и ослабевших, но еще не исчезнувших традициях. Расшатан в самых своих основах авторитет русского правительства был уже двенадцать лет тому назад — расшатан народными бедствиями, бездарностью и себялюбием правящих сфер, неудачною войною; но неудовольствие масс было более инстинктивным, чем сознательным, а в других слоях общества еще сохранялись иллюзии, унаследованные от другой, безвозвратно минувшей эпохи. Тщету иллюзий показала наглядно Государственная Дума первых двух созывов; последним уцелевшим надеждам должно было нанести смертельный удар все происшедшее в ноябре и декабре прошлого года. Должно было нанести, но не нанесло: так безгранично было ослепление власти. Со всех сторон слыша слова осуждения или предостережения, она не хотела внимать им, потому что считала себя обладательницей материальной силы. В ее руках была полиция, было войско, — и она верила в свою непобедимость. Когда ей отказало в повиновении войско и без него в ничто обратилась полиция, она должна была пасть — и пала безнадежно и бесславно. И насколько одинокой в решительную минуту явилась власть, настолько оказалось осуществимым сближение ее противников. Государственная Дума была в первые дни борьбы центром, около которого группировались разнородные силы. Между ее Исполнительным Комитетом и Советом Рабочих Депутатов, в состав которого вошли представители революционных войск, состоялось соглашение, благодаря которому могло возникнуть всеми признанное временное правительство. На сторону нового порядка стали все армии, сражающиеся на фронте; ему подчинилась, радостно и беспрекословно, вся страна, до самых отдаленных ее пределов. Не нашлось приверженцев низвергнутого режима даже в среде царской фамилии, еще до начала восстания, как мы узнаем теперь, переставшей чувствовать себя солидарною с своим главою. Это — очень характерная дополнительная черта к той картине, которую представляла старая власть накануне своей смерти.