Эронсу повезло, что в Бостон поехал Лэмбертсон, не я. А если Эроне приедет поработать со мной, он зря потеряет время. Я такое ему устрою, я так его опозорю, что он сто раз пожалеет, что явился. Но все равно я не понимаю. Неужели я — калека, как говорит Эроне? Разве иметь высшую психику, быть «пси-хай» — ненормально? Я так не думаю.
Но что думает Лэмбертсон? Иногда мне не удается прочитать некоторые мысли Лэмбертсона. Хотелось бы знать, что на самом деле он думает.
Среда, вечером. Сегодня вечером я спросила Лэмбертсона, что сказал доктор Кастер.
— Он хочет встретиться с тобой на следующей неделе. Но, Эми, он ничего не обещает. Он даже не очень надеется.
— Но его письмо! Он сказал, что исследования не показали отклонений в анатомии.
Лэмбертсон откинулся назад, зажег трубку и покачал головой. За эту неделю он постарел лет на десять. Все так говорят. Он похудел и выглядит, будто вообще не спит.
— Кастер опасается, что дело не в анатомии.
— Тогда в чем?
— Он не знает. Это не вполне научно, но, возможно, ты теряешь то, чем не пользуешься.
— Глупость какая. — Я пожевала губу.
— Может быть.
— Он считает, что шансов нет?
— Разумеется, есть. Ты же знаешь, он делает все, что в его силах. Просто никто не хочет вселять в тебя ложные надежды.
Немного, но уже что-то. Лэмбертсон выглядел разбитым. У меня не хватило совести спросить его, чего хотел Эроне. Хотя я знала, что Лэмбертсону требуется облегчить душу. Завтра, наверное, будет удобнее.
День я провела в лаборатории с Чарли Дэйкином и для разнообразия немного поработала. Я ленилась по-свински, а бедный Чарли решил, что это его вина. Девяносто процентов времени я могу читать его, как с листа, и боюсь, он об этом догадывается. Я могу точно видеть, когда он перестает думать о деле и начинает думать обо мне. Вдруг до него доходит, что я его читаю, и потом он переживает весь день. Интересно — почему? Неужели он думает, что меня это шокирует? Или удивляет? Или оскорбляет? Бедный Чарли!
Подозреваю, что я довольно привлекательна. Я вижу это в каждом мужчине, который проходит мимо. Интересно — почему? То есть, почему я, а не Марджери из Главного управления? Она симпатичная девушка, но на нее никто не оборачивается. Есть, наверное, какая-то тонкость, которую я упускаю и вряд ли когда-нибудь пойму.
Я не собираюсь давить на Лэмбертсона — надеюсь, завтра он сам все расскажет. Но он не на шутку меня пугает. Здесь у него большой авторитет, но расходы оплачивают другие. Поэтому, если он чего-то боится, я тоже начинаю бояться.
Четверг, 18 мая. Сегодня мы с Лэмбертсоном ходили в лабораторию проводить испытания на реакцию. Эта программа почти закончена — так же как остальные, над которыми я работаю, но это не слишком много. У эксперимента было две цели: измерить время моей стимул-реакции и сравнить его с нормой; точно определить, в какой момент я улавливаю мыслительный импульс от человека, на которого направлена. Дело здесь не в тренировке скорости. Я реагирую уже так быстро, что это больше никого не удивляет, и здесь мне развивать ничего не нужно. Но в какой именно точке процесса я ловлю импульс? В самом начале, когда мысль только формулируется? Или когда этот процесс закончен? Лэмбертсон думает, что в самом начале. Он считает, что в этом направлении стоит поработать.
Разумеется, мы ничего не добились даже с хитроумным устройством случайного выбора, которое Дейкин изобрел специально для программы. Ни мне, ни Лэмбертсону не было известно, какой импульс пошлет эта коробка. Он просто нажимал кнопку, и импульс возникал. Лэмбертсон воспринимал его и реагировал. Я воспринимала от него и реагировала, а потом мы сверяли время реакции. Сегодня эта штука задала нам жару. Впечатление, будто пришлось протащить на себе десятитонный грузовик. Конечно, я реагировала быстрее Лэмбертсона — на две секунды, но время наших реакций стандартизировано, поэтому, когда мы скорректировали мое опережение, оказалось, что я ловлю импульс приблизительно через 0,07 секунды после него.
Грубо, конечно, и недостаточно быстро, но мы не можем работать по-другому. Лэмбертсон говорит, что это наибольшее приближение, возможное без исследования коры головного мозга. Но здесь я стою на своем. Может быть, внутри моя голова и впрямь из чистого золота, но я никому не позволю буравить череп, чтобы пощупать мой мозг. Ну уж нет!
Впрочем, это звучит так, будто Лэмбертсон пытается меня принудить. Вовсе нет. Я прочитала его мысли и знаю, что он этого не позволит. «Давай сначала изучим все, что можно изучить без этого, — говорит он. — Позже, если ты сама захочешь, мы сделаем это. Но пока ты еще не в состоянии принимать самостоятельные решения».