— Эми, ты знаешь, я не хочу давить на тебя.
— Послушайте, Лэмбертсон. Мои родители избавились от меня, когда поняли, что я не такая, как все. Вы знали об этом? Они ненавидели меня, потому что я их пугала! Меня это не шибко расстраивало — мне казалось, я знаю, из-за чего они меня ненавидят. Я даже не плакала, когда уезжала в Бердсли. Они собирались навещать меня каждую неделю, и знаете, сколько раз они удосужились приехать? Ни разу! А в Бердсли Эроне обследовал меня и сделал заключение, что я калека. Тогда он ничего обо мне не знал и решил, что «пси» — это дефект. С этого все и началось. В Бердсли я делала то, что требовал от меня Эроне. И никогда того, что хотела сама. А потом появились вы. Я переехала в Центр и стала делать то, чего хотели вы.
Я понимала, что обижаю его. У меня даже не было такой цели — обидеть его, обидеть всех.
Он качал головой, не отрывая от меня взгляда:
— Эми, будь справедлива. Я старался. Ты знаешь, как я старался.
— Старались — что? Развить меня? Верно, но зачем? Научить пользоваться своими способностями? Да, но зачем? Разве вы это делали для меня? Неужели? Или это была такая хитрость, как и все остальное, чтобы сделать меня удобнее в обращении?
Он дал мне такую пощечину, что меня отбросило. Я видела ужасную боль и обиду в его глазах и чувствовала, что его ладонь горит не меньше, чем моя щека. А потом что-то перевернулось в его мозгу, и я увидела такое, чего раньше даже не замечала.
Этот человек любил меня. Невероятно, не правда ли? Он любил меня. Меня, которая звала его исключительно Лэмбертсон, которая не могла представить себя говорящей «Майкл» и тем более «Майк». Только «Лэмбертсон».
Но он никогда мне этого не скажет. Он так решил. Я слишком беспомощна. Я слишком в нем нуждалась. Я нуждалась в любви, но не в той, которую Лэмбертсон мог мне дать, — и поэтому его любовь следовало спрятать, скрыть, подавить. Я нуждалась в самом глубоком понимании, но оно должно быть абсолютно бескорыстным, иначе я не раскроюсь. И поэтому должна быть стена — стена, за которую я никогда не проникну и которую он сам не сможет разрушить.
Лэмбертсон сделал это. Для меня. И все это открылось-так неожиданно, что у меня перехватило дыхание. Мне хотелось броситься ему на шею, но вместо этого я опустилась на стул, безнадежно качая головой. Я ненавидела себя, как никогда в жизни.
— Если б только я могла уйти, — сказала я. — Туда, где меня никто не знает, где я могу побыть одна, закрыть двери, ни о чем не думать и представить, просто представить, что я совершенно нормальна.
— Я понимаю тебя, — сказал Лэмбертсон. — Но тебе нельзя, сама знаешь. Если только Кастер действительно поможет.
Мы посидели еще немного. Потом я сказала:
— Пусть Эроне приезжает. Пусть привозит, кого хочет. Я буду делать все, что ему нужно. До встречи с Кастером.
Это тоже было тяжело, но иначе. Это затрагивало нас обоих, а не каждого в отдельности. И почему-то сейчас было уже не так обидно.
Понедельник, 22 мая. Сегодня утром из Бостона приехал Эроне с девушкой по имени Мэри Боултон, и мы приступили к работе.
Кажется, я начинаю понимать, каким образом собака чувствует, когда кто-то хочет пнуть ее ногой, но не решается. У меня запекло в затылке, когда этот человек вошел в зал совещаний. Я надеялась, что он изменился со времени нашей последней встречи. Но оказалось, что это изменилась я, а не он. Я больше не боялась его; он только утомил меня за десять минут своего присутствия.
Но девушка! Интересно, что он ей наплел? На вид ей было не больше шестнадцати, и она была ужасно напугана. Сначала я подумала, что она боится Эронса, но ошиблась. Она боялась меня.
Все утро я пыталась найти к ней поход. Бедная девочка едва шевелила языком. Она вся дрожала, когда они приехали. Мы прогулялись с ней по парку, и мало-помалу я начала проникать в нее, прикасаясь к зоне внушения, чтобы успокоить. Вскоре она уже улыбалась. Она сказала, что ей нравится лагуна, и когда мы шли к центральному корпусу, она смеялась, рассказывала о себе, постепенно раскрепощаясь.
И тогда я дала ей полный заряд — быстро, на секунду-другую.
— Не бойся. Я ненавижу его, но тебе не причиню зла. Дай мне войти, не сопротивляйся. Мы должны работать, как одна команда.
Это потрясло ее. Она побелела и чуть не грохнулась. Затем она медленно кивнула.
— Понятно, — сказала она. — Это где-то внутри глубоко.
— Правильно. Это не повредит тебе. Я обещаю.
Она снова кивнула:
— Пойдем скорее. Мне кажется, я могу попробовать.
Мы принялись за работу.