Та величественная простота и милостивое отношение к нам, которые царственная чета выказала, нас окончательно ободрили, и мы осмелели. Наша просьба к ним дать что-нибудь на память поставила их в затруднение. Государь и государыня переглянулись и сказали, что сейчас с ними ничего нет. Тогда мы стали просить отдать носовые платки и пуговицы от пальто. В следующие же секунды платки были разорваны на мельчайшие куски, и на пальто государя и государыни не было ни единой пуговицы; вскоре в наши руки перешло даже боа государыни… Лица свиты тщетно пытались оградить их от нас и хоть несколько умерить наш порыв. А государь и государыня по-прежнему ласково улыбались и шутили над нами…
Наконец они сели в карету. Еще миг – и мы все были на улице и облепили экипаж. Наиболее предприимчивые и решительные умудрились даже взобраться на крышу кареты, хотя, правда, скоро им пришлось спрыгнуть, так как опасались за целость рессор. Карета тронулась, а вслед за ней, без фуражек и шинелей, с криками «ура» неслись мы все. Как сравнительно ни тихо ехала карета, но, к нашему отчаянию, мы отставали все больше и больше, и только свита государя, взяв нас в свои сани, да подоспевшие извозчики спасли положение. Как бы там ни было, но когда у подъезда Зимнего дворца государь и государыня вышли из кареты, мы все оказались тут же. Они были страшно обеспокоены, что мы можем простудиться, так как мороз доходил до 12 градусов, и приказали немедленно подать нам чаю и вина, а тем временем – послать в корпус за шинелями. Еще раз простившись с нами и пожелав нам счастья, наши державные хозяева проследовали в свои покои…
Такими счастливыми, как тогда, никто из нас еще никогда, да и потом тоже, не был. Впоследствии, когда государь встречал кого-нибудь из нас и узнавал, что мы выпуска 1904 года, по его лицу скользила приветливая улыбка и он говорил: «А-а, вы моего выпуска…»
Наш выпуск был первым «царским» выпуском. Мы вступили в жизнь, встреченные царской милостью. Быстро неслись года. Многих из нас уже нет: одни еще тогда же, в японскую войну, погибли в Порт-Артуре и при Цусиме; другие – в эту войну; третьи, может быть, стоят уже на очереди…
И другие мысли приходят на ум. Государь часто бывал на флоте и очень его любил.
Мне лично много раз приходилось участвовать на его смотрах. Я помню смотр 2-й Тихоокеанской эскадры перед ее отправлением на Восток; помню, как государь выходил на эскадренном миноносце «Пограничник», с адмиралом Эссеном, во главе всей Минной дивизии, в море; смотры миноносцев, участвовавших в охране яхты государя «Штандарт»; выход на заградителе «Амур» для постановки мин; выход его на крейсере «Рюрик» и смотр в Гельсингфорсе 25 февраля 1915 года…
Каким бурным, восторженным «ура» приветствовали тогда государя команды. Чувствовалось, что в этом «ура» не было ничего искусственного, ничего натянутого: оно росло и ширилось, идя от самого сердца, из самой глубины русской души.
Все эти смотры вносили в нашу среду большое оживление и подъем духа; мы их ждали, мы к ним тщательно готовились и их не боялись, как других смотров. Флот был счастлив видеть у себя государя.
Всегда неизменно приветливый, с доброй улыбкой на лице, красивыми, задумчивыми и скорбными глазами, он всегда умел сказать нам задушевное слово, вызвать какое-то особо трогательное чувство к себе. Он обладал удивительной памятью на лица и легко вспоминал офицеров, которых ему приходилось видеть хотя бы только два-три раза.
Обаяние его личности, сила блеска монаршей власти, олицетворение в нем величия и мощи России – все это окружало его каким-то особым, притягательным ореолом. И все-таки как-то невольно чувствовалось, что, несмотря на всю его безграничную любовь к России и народу, эта власть давит его тяжким бременем, что он несчастен и что на нем лежит какая-то особая роковая печать грядущего мученичества…
Но почему теперь вдруг родилась такая злоба, такая ненависть?.. Почему еще несколько дней назад ее не было? Кем она вызвана, откуда явилась?.. Ведь искусственность, неестественность ее чувствовалась хотя бы сегодня здесь, на «Новике», в том смущении, с каким представители команды требовали удаления портретов… Что теперь делается там, где государь? Остался ли ему кто-нибудь верен, или же он очутился лицом к лицу только с изменой, окружен только своими врагами?..