События «великой и бескровной Февральской революции» оказались для многих полной неожиданностью. Позднее к этим событиям проявлялся интерес со стороны многих вынужденных эмигрантов из России в течение еще длительного периода. Так, например, бывший депутат Государственной думы, земец-октябрист Н. В. Савич (1869–1942) в дневниковой записи от 8 марта 1921 года зафиксировал: «Видел Крыжановского. Он рассказывал о первых днях революции и о днях им предшествовавших. Уверял, что Родзянко был посредником между революционным комитетом князя Львова и рабочими и что Трепов настаивал пред государем об аресте Родзянко, Гучкова, Алексеева, причем представил переписку этих лиц с ген. Рузским о предполагавшемся перевороте. Государь показал эту переписку ген. Алексееву, который дал честное слово солдата, что письма эти подложные. После этого государь говорил, что верит этому слову и что у него гора свалилась с плеч. За эту достоверность он поплатился головой».
Год спустя, т. е. 29 апреля 1922 г., тот же октябрист Н. В. Савич вновь записал в дневнике: «Разговаривал с Гучковым о днях революции и отречении государя. Он мне рассказал любопытные подробности. За некоторое время до переворота государь стал плохо относиться к Алексееву и под влиянием Александры Федоровны и ее окружения задумал заменить его Рузским. В то время у Алексеева уже началась болезнь простаты, лечил его ассистент профессора Федорова и залечил так, что болезнь явно обострилась. Два доктора обратились тогда к Базили, предупреждая последнего, что Федоров и его ассистент умышленно растравляют болезнь Алексеева, чтоб вынудить отставку последнего. Базили предупредил тогда зятя Алексеева. Вскоре Алексеев уехал в отпуск, устроив на свое место Гурко. Дней за 20 до революции Алексеев писал Гурко, прося исхлопотать ему продолжение отпуска. На это государь ответил, что не только не возражает против продолжения отпуска, но считает, что Алексеев вообще мог бы заняться серьезно лечением, не думая о возвращении. Узнав об этом, Алексеев поспешил вернуться. По мнению Гучкова, в то время не было частей в армии, кои были способны задавить восстание в Петербурге. Недаром за три дня до начала беспорядков, кончившихся революцией, под влиянием волнений на фабриках от частей гвардии были высланы по роте от полка для поддержания порядка в Петербурге. Офицеры этих частей со слезами на глазах заявляли герцогу Лейхтенбергскому (по словам Гучкова), что их части стрелять в народ не будут. Хотели тогда выслать первую гвардейскую кавалерийскую дивизию, но посылка ее была отменена по требованию из Петербурга, где не верили в ее лояльность. Гурко, узнав о такой отмене, заявил, что теперь все проиграно».
В известной на западе книге русского историка-эмигранта Георгия Михайловича Каткова (1903–1985) «Февральская революция» имеется раздел, посвященный заговору Гучкова, где говорится: «Нигде влияние масонского движения не приобретало более важного значения, чем в подготовке государственного переворота с целью покончить с правлением Николая II. /…/. Масонское движение состояло по преимуществу из республиканцев. Гучков был монархистом. Он хотел свергнуть Николая II с целью консолидации монархии, после чего приобрел бы в новых условиях ведущую роль. Ни методы, ни конечная цель Гучкова не были характерны для масонов, которые были призваны составить ядро Временного правительства и вскоре после его формирования отделаться от Гучкова. Правда, как признает мадам Кускова, масоны стремились обеспечить для дела революции поддержку влиятельного правительства, общества и двора. В движение вовлекались многие высокопоставленные бюрократы и деятели, принадлежавшие к высшему обществу. Очевидно также, что масонское влияние глубоко проникло в армейские круги, особенно в гвардию, один из представителей которой, генерал Крымов, должен был сыграть важную роль в замышляемом Гучковом заговоре. Вот где связи с масонами приобретали для Гучкова первостепенную важность! И он, без сомнения, использовал их максимально».